В ночь на 20 декабря 2009 года, в канун “дня работника органов госбезопасности” группа молодых людей бросила бутылку с “коктейлем Молотова” в здание отдела ФСБ по Юго-Западному округу Москвы. Никто не пострадал, а помещению был нанесен незначительный ущерб – сгорел подоконник и несколько стульев. Вскоре в интернете появилось видео этой акции, названной “С днем чекиста, ублюдки!”. Автором ролика был 17-летний Иван Асташин.
Этот поджог стал поводом для фабрикации масштабного уголовного дела – о деятельности “Автономной боевой террористической организации”, руководителем которой, по версии следствия, был Асташин. Первоначально членам АБТО вменялась порча чужого имущества, вскоре их уже обвинили в хулиганстве, затем в СК решили, что фигуранты дела хотели повлиять на государственную политику, поэтому их должны судить за терроризм (ст. 205). Признательные показания выбивались пытками.
По “Делу АБТО” проходили десять молодых людей. В 2012 году их приговорили к различным срокам лишения свободы. Самый большой срок получил Иван Асташин – 13 лет колонии строгого режима. Позднее ему снизили срок до 9 лет и 9 месяцев. Сначала Асташин отбывал наказание в Красноярской ИК-17, в 2014 году его этапировали в Норильск, в ИК-15. Адвокаты и правозащитники указывали на политическую подоплеку дела, говорили, что никакой АБТО не существует, а участники “террористической организации” даже не знакомы между собой.
“В деле Ивана – месть ФСБ подросткам, которые осмелились кинуть бутылку с бензином им в окно. Дело показательное. Налицо деградация силовиков – зачем стараться, сидеть в засадах, брать преступников на факте преступления, документировать каждый их шаг – если можно пытать детей до потери сознания, заставляя их подписывать бред сивой кобылы, который потом в приговоре будет называться “доказательствами”, – говорил адвокат Игорь Поповский, представлявший интересы Ивана Асташина в Верховном суде.
В последние годы Иван Асташин получил известность как публицист, автор статей о тюремных нравах. 1 сентября 2019 года на сайте Радио Свобода было опубликовано его письмо “Ломка зэков, прикрытая законом” о несправедливостях в Красноярской колонии ИК-17 , о различиях между кастами зэков, их сотрудничестве с администрацией и психологическом давлении, которое оказывают на осуждённых сотрудники исправительных учреждений. Вскоре мы получили ответ от руководства ИК-17 о том, что Асташин этого письма не писал и никаких нарушений закона в колонии не допускается. Хотя мы знали, что письмо написано Асташиным, мы сняли публикацию, опасаясь за безопасность узника.
21 сентября 2020 года срок Ивана Асташина завершился. Сейчас он работает над книгой о своем тюремном опыте. О том, что происходило с ним на воле и в заключении, Иван рассказал Радио Свобода.
– Ваш товарищ Алексей Макаров говорил, что стал революционером, когда ему было 15 лет. А когда вы почувствовали интерес к политике?
– Лет в 14. И началось все с националистической повестки. В Кондопоге было побоище между русскими и кавказцами, я начал искать какую-то информацию и в начале 2007 года примкнул к Движению против нелегальной иммиграции.
– Когда на суде вас называли националистом, они не ошибались?
– Поначалу я был националистом, потом мои взгляды расширились. Я отошел от ДПНИ и в 2009 году примкнул к коалиции “Другая Россия”, в то время ее возглавляли Лимонов, Касьянов, Каспаров, там были и националисты, и либералы, и коммунисты, кого только не было. В том же 2009 году я посетил Украину, там познакомился с движением автономных националистов, подумал, что надо чем-то подобным заниматься. В то время в коалиции “Другая Россия” произошел раскол, там все заглохло. Моя радикализация происходила, потому что не было тех, кто устраивал что-либо в легальном формате. Тогда и в России появилось движение автономов, как националистов, так и левых, анархистов. Начались акции прямого действия против милиции, поджигали УВД, тачки ментовские. Я тоже подумал, что надо чем-то подобным заниматься. В то время я чувствовал себя революционером, 17 лет мне было, и мы решили провести акцию против ФСБ.
– Вы сняли видео этой акции, оно до сих пор висит в сети, и там есть лозунг “Русское действие”, то есть это все-таки акция националистическая?
– Да.
– Сожалеете об этом или вспоминаете с удовольствием?
– Ни то и ни другое. Я ни о чем не жалею: что сделано, то сделано. В то же время сейчас я считаю, что это было неэффективно, КПД акции отрицательный. Мы хотели привлечь внимание к диктатуре чекистов, но там было тысяч десять просмотров – это капля в море, не завязалось какой-то общественной дискуссии, все это ушло впустую. В то же время участники акции получили огромные сроки. Конечно, это были неэффективные действия.
– Вас обвинили и в том, что вы хотели взорвать автомобиль “Лексус”. Чей это был автомобиль?
– Это вообще глупая история. Я, как химик, экспериментировал, мне были интересны пиротехнические устройства, взрывчатые вещества. Я смастерил такую штуку и решил ее проверить. Нашел автомобиль “Лексус”: думал, наверняка застрахован. Еще такой социальный подтекст.
– Бей богатых?
– Да.
– Следствие утверждало, что вы были главарем организации, в которой состояло около десяти человек. Кто были эти люди?
– Ребята, с которыми я был знаком, хотя и не со всеми. Они тоже совершали акции прямого действия, семь поджогов. Нас объединили только на том основании, что мы были знакомы. Под пытками были выбиты показания, что мы взаимодействовали. Если внимательно читать приговор, там много несостыковок. Пишут, что ребята увидели отдел милиции и решили его поджечь. Но почему они потом пишут, что я этим руководил? Тем не менее, мы проходим как организованная преступная группа, все акции этих ребят приписаны и мне, а я осужден как организатор.
– Но вы знали о том, что существует АБТО? И вообще существовала ли эта организация?
– Про то, что я главный в этой организации, я узнал во время следствия. А их ролики, которые публиковались в интернете, я видел. Организации никакой не было – что у них, что у нас. Там человек, который ролики выкладывал, просто решил, что будет интереснее, если написать, что это какая-то организация. Четверо человек было там, ходили, поджигали.
– Похоже ли то, что происходило с АБТО, на дело “Сети” или “Нового величия” или методы чекистов за десять лет изменились?
– Очень похоже, только стало еще хуже. Нас арестовали за реальные действия. В нашем случае не было терроризма, но действия были: их можно расценить как повреждение имущества или хулиганство. В делах “Сети” или “Нового величия” действий вообще никаких не было, то есть их судят просто за принадлежность к мифическим организациям. Тех законов, по которым сейчас судят фигурантов дела “Сети” и дела “Нового величия”, в наше время просто не существовало. Если бы нас судили сейчас, дали бы лет по 20, наверное. Все эти статьи ужесточаются и ужесточаются, а дела передали на рассмотрение специальным военным судам. Кроме того, сейчас есть список Росфинмониторинга, плюс административный надзор на срок погашения судимости. Им легче стало работать, потому что уже не надо ждать, что кто-нибудь что-нибудь подожжет, можно просто взять каких-нибудь ребят, которые как-то не так себя ведут, о чем-то не о том общаются или как-то не так выглядят, и сколотить хорошенькое дело о терроризме, получить звезды и новые назначения.
– Я читал вашу статью, в которой вы пишете, что ФСБ – единственный террорист в России.
– Да, я так написал, потому что терроризм по определению Уголовного кодекса – это различные действия (не обязательно взрывы и поджоги), которые в том числе направлены на устрашение населения. А кто у нас сейчас устрашает население, кроме ФСБ? У нас есть другие силовые структуры, но они тоже зависимы от ФСБ. Знаете, когда я совершал эту акцию против ФСБ, я на самом деле до конца еще не понимал, что это за структура. Я понимал, что у них очень много власти, что в стране фактически диктатура чекистов, но насколько это все масштабно, я не представлял. Даже обычные менты просто дрожат перед эфэсбэшниками. У чекистов открыты двери в любые учреждения. Любые государственные служащие, судьи, депутаты, все их беспрекословно слушаются. Поэтому я и назвал ФСБ главным террористом.
– Сотрудники ФСБ посещали вас в лагере и угрожали?
– Да, это было в 2015 году. Они, как обычно, не представлялись, упомянули только, что прилетели из Москвы, я в то время в Норильске отбывал наказание. Интересовались, чем я собираюсь заниматься после освобождения. Я говорю: еще пять лет до конца срока, я еще сам не знаю, чем буду заниматься после освобождения. Они мне говорили что-то в том духе, что не вздумай заниматься какой-то политической деятельностью. Не то чтобы прямо угрожали, но упомянули: даже если за границу уедешь и будешь оттуда нам тут гадить, то мы тебя и там достанем.
– Как обычные заключенные воспринимали вас? Как героя или как странного человека, мотивы которого невозможно понять?
– По-разному. Действительно, есть такие, кто говорит: молодец, круто, надо их жечь. Есть те, кто воспринимает это за странность: на 10 лет сел, в чем смысл?
– Вы говорили в одном из интервью, что в сибирских лагерях увидели всю Россию. Что вы узнали о России, и готова ли она к той революции, о которой вы мечтали?
– Россия очень разнообразна. Многие проживающие в Москве не представляют, что происходит за МКАДом, как люди выживают на зарплату 5–10 тысяч рублей. Зачастую на свободе живут теми же понятиями, что и в тюрьме. Что же касается готовности к революции – это сложный вопрос. Многие просто не могут представить, что может быть по-иному. Этот знаменитый вопрос: кто, если не Путин? Действительно у многих людей в голове сформирован такой образ.
– Даже в лагерях вы встречали любителей Путина?
– Да.
– Белые вороны или много таких?
– Ярые сторонники Путина, конечно, белые вороны, но часто слышишь: все-таки Путин молодец, поднял экономику, а то в 90-х вообще жрать было нечего. Но сейчас ситуация меняется не в пользу Путина. То есть если в 2014 году все топили за “Крымнаш”, за Новороссию, порой пара человек спорили с несколькими десятками, то сейчас в основном ругают путинскую политику.
– Даже в сибирском лагере в 2014 году был патриотический подъем и люди радовались аннексии Крыма?
– Да, но потом ситуация поменялась, весь этот подъем сошел на нет.
– В прошлом году мы опубликовали ваше письмо о положении в красноярской колонии, а потом администрация потребовала ее снять: якобы не вы автор. Мы сняли, чтобы вам не навредить. Что с вами происходило в те дни?
– Это было неожиданно. Понятно, что если ты находишься в учреждении и будешь про него писать что-то негативное, то, конечно, последует реакция. Я нахожусь в Норильске, описываю в целом практику, которая сложилась в системе, и для примера упоминаю красноярский лагерь. И они так возбудились! Были угрозы, очень внятные. В Красноярском крае есть пыточное СИЗО-1, в котором существуют пресс-хаты. Там есть краевая туберкулезная больница, где осужденных абсолютно незаконно закалывают сильнейшими психотропными препаратами. И когда меня вызывал на беседу по этому поводу начальник оперотдела, он давал понять, что может произойти в дальнейшем. Мне известны такие истории, когда человек писал жалобы на администрацию, а потом его провозили по этим пыточным местам, и человек уже на видео отказывался от своих показаний. Я понимал, что и со мной могут сделать что-то подобное. Пришлось написать ту бумагу, которую получила редакция. Я, конечно, когда ее писал, очень надеялся, что в редакции поймут ситуацию.
– Конечно, мы поняли, но испугались за вашу безопасность и сняли статью.
– Я надеялся, что не будут снимать. Там и через осужденных на меня пытались воздействовать, и на какое-то время был отключен сервер электронных писем, а начальник, когда ходил по обходу, давал понять, что это все из-за меня. Потом я узнал, что меня должны этапировать. Первоначально была информация, что как раз повезут в эту больницу в Красноярске. Через осужденных мне уже давали понять, что там могут провезти через пыточные СИЗО. В итоге все произошло совершенно по другому сценарию: меня этапировали на ИК-17, про которую я как раз и писал. Провезли без каких-либо эксцессов. Я прибыл на транзитно-пересыльный пункт, все культурно, вообще ни слова об этой ситуации, четыре дня там посидел, приехал в ИК-17, там в первый же день заместитель начальника говорит: “Я знаю, почему тебя сюда привезли. Мне без разницы эта публикация. Давай так: ты сейчас спокойно досиживаешь свой срок, не создаешь проблем мне, я не создаю проблем тебе”.
– А другие ваши публикации о жизни в зонах прошли незамеченными?
– Другие тоже замечались, но на них была вполне спокойная реакция. Одно время был специальный оперативник, который курировал экстремистско-террористическое направление, он иногда меня вызывал, говорил: вот, читал твои статьи.
– Наверняка вы встречали других заключенных, осужденных по подобным делам?
– Да, в Красноярск и Норильск везут много осужденных по громким делам. Когда я прибыл в ИК-15 Норильска, там достаточно много содержалось людей, осужденных по 205-й, но в основном это были те, кто участвовал в боевых действиях на Северном Кавказе. У некоторых читаешь приговоры, там упоминаются Масхадов, Хаттаб, Шамиль. И когда год назад меня этапировали в ИК-17 Красноярска, там я также наблюдал достаточно много тех, кто участвовал в каких-то боевых действиях или нападениях на силовиков на Северном Кавказе в разные годы.
– Вы общались в лагерях с людьми разных национальностей, живущими в России. Вы не пересмотрели взгляды, ради которых в 17 лет решили делать революцию?
– Да, взгляды изменились. Когда я примыкал к ДПНИ, я видел проблему в мигрантах, но со временем начал видеть проблему уже в государстве. Мигранты ни в чем не виноваты, они едут сюда от безысходности, потому что у них на родине еще хуже, чем здесь. Так же, как и из России сейчас многие уезжают в Европу. То есть это процессы вполне естественные. Люди разных национальностей, вероисповеданий вполне могут уживаться друг с другом. Здесь просто нужна грамотная политика, чтобы не возникало конфликтов. Вся эта ксенофобия во многом беспочвенная. Я пока сидел, прочитал “Биологию добра и зла” Роберта Сапольски, там рассматривается вопрос, почему люди зачастую предвзято относятся к тем, кто принадлежит к другой расе или к другой национальности. Если посмотреть в корень, то для этого нет никаких оснований. Надо думать о том, что нас может объединить, а не о том, что нас разъединяет.
– Я заметил в вашем интервью Би-би-си упоминание о Владимире Сорокине: вы нашли что-то общее в том, что он описывает, с тем, что видели в лагере?
– Да, Владимира Сорокина я очень люблю. Одна из основных ассоциаций – это новое Средневековье, описанное в “Теллурии”. Абсолютно точно могу сказать про российскую пенитенциарную систему, что это то самое новое Средневековье. Здесь в каждом регионе возникает особый уклад, на который оказывают влияние как представители тюремного ведомства, так и заключенные, несмотря на то, что вроде бы и закон един, и арестантские понятия везде одинаковы. Где-то вольница для заключенных, а где-то администрация устанавливает тоталитарный режим в лагерях путем избиений и пыток, как, например, было в Омске до бунта заключенных в 2018 году, а где-то администрация и псевдоавторитеты со стороны осужденных срастаются. Везде свои негласные правила, порядки, формы взаимодействия. Действительно новое Средневековье.
– Вы сейчас вышли на свободу, но остаетесь под спецнадзором?
– Да. Закон об административном надзоре приняли в 2011 году, арестовали меня в 2010-м, а в 2017-м были внесены изменения в закон, что всем, кто осужден по террористическим статьям, должен назначаться административный надзор на срок погашения судимости, то есть в моем случае это 8 лет. Как ты сидел – это никого не волнует. Если раньше назначали надзор рецидивистам или тем, кто признавался злостными нарушителями режима, то сейчас еще и всем, кто осужден по таким статьям. Никого не волнует, что я сел задолго до принятия этого закона. По логике, и по Конституции, и по международным нормам этот закон не должен ко мне применяться. Тем не менее он применяется, не только ко мне, но и к другим людям, находящимся в такой ситуации. Накладываются ограничения – в обязательном порядке отметка в ОВД от одного до четырех раз в месяц, мне назначили два раза в месяц. Нельзя покидать жилище с 22.00 до 6 утра. Я это обжалую, подал апелляцию и планирую довести дело до Европейского суда, так как считаю, что такая практика нарушает нормы Европейской конвенции. У фигуранта “Болотного дела” Сергея Удальцова по аналогичному поводу уже коммуницировали жалобу в Европейском суде.
– Уезжать из России не хотите?
– Не хочу. Сейчас в России все плохо, но есть масса направлений, где можно что-то сделать, поменять в лучшую сторону. И это не политика в прямом смысле. Например, правозащита. В любом случае, как бы ни сложились обстоятельства, где бы я ни был, я все равно буду делать что-то, чтобы изменить общество к лучшему.
