Чем важен и интересен Сергей Нечаев сегодня? Не с академической, научно-исторической точки зрения, а с точки зрения радикальной критики существующего порядка. Хотя академические круги часто используют свою претензию на установление «объективной истины» относительно Нечаева и его организации «Народная Расправа» в политических целях. Самый показательный пример – реакционная американско-израильская истористка Анна Гейфман. Она утверждает, что выведенный в «Бесах» на основе связанных с «Народной Расправой» событий Достоевским образ беспринципного манипулятора и «патологического типа» Петра Верховенского был вполне типичным для российского революционного движения. О том, что Верховенский – это в первую очередь плод художественного воображения писателя, к реальному историческому Нечаеву имевший лишь косвенное отношение, уважаемая истористска не знает или предпочитает умолчать. Претендуя на установление исторической правды, Гейфман не считает нужным скрывать,что эта на самом деле более чем спекулятивная«истина» продиктована ее собственными идеологическими предпочтениями. В введении к своей самой известной монографии «Thou Shalt Kill: Revolutionary Terrorism in Russia 1894 – 1917» она открыто ставит перед собой цель «демифологизировать и деромантизировать»[i] российское революционное движение. Софья Перовская, Геся Гельфман, Андрей Желябов, Иван Каляев, Зинаида Коноплянникова и другие были на самом деле не альтруистами, пожертвовавшими собой ради народного счастья, а хладнокровными убийцами и психопатами, которые убивали, чтобы насытить собственную больную манию власти и крови, утверждает Гейфман. Отсюда она провозглашает вывод, который актуален как по отношению как к прошлому, так к настоящему, и к будущему: революция и тем более революционный террор – страшное зло. А существующий эксплуататорский порядок наоборот, по мнению Гейфман, заслуживает одобрения и лояльности. В этом политизированном нарративе истористка выставляет напоказ Нечаева, слившимся воедино с выдуманным Верховенским, в качестве устрашающего примера.
Мы, сторонники освободительной борьбы, не намерены соглашаться с оценками Гейфман. Это не отменяет того факта, что полная «реабилитация» Нечаева для нас невозможна. Такие выдающиеся борцы, как Петр Кропотки, Вера Засулич, а также многие их товарищи, произнесли свой суд над лидером «Народной Расправы». Убийство студента Ивана Иванова не может быть оправдано с позиций революционной этики, обман, в том числе самых ближайших товарищей, недопустим как метод построения организации. Все это мы знаем теперь. Мы знаем, но все равно находимся в «точке ноль»: наши организации невелики, наше влияние на общество минимально, у нас нет стратегии противодействия правительственному террору, не говоря уже о более глобальных изменениях. Но в чем актуальность Нечаева? Здесь надо заметить, что революционеры-современники Нечаева, беспощадно критикуя его методы, не объявляли его врагом и провокатором, со всеми вытекающими последствиями. А смелость лидера «Народной Расправы» на суде и в заключении считалась достойной восхищения. Почему современники Нечаева считали возможным его частичное оправдание? Ответы на этот вопрос пригодятся нам сегодня, в нашей нынешней борьбе, в нашей сегодняшней «точке ноль».
Сергея Нечаева отличало то, что он был человеком немедленного революционного действия. А ведь эта воля к борьбе вовсе не была типичной для большинства оппонентов власти в 1860-е годы. Так, соратник Михаила Бакунина и выдающийся румынский социалист Замфир Ралли-Арборе пишет в своей мемуарной статье «Сергей Геннадьевич Нечаев», что большая часть участников тогдашних студенческих обществ отнюдь не стремилась к какой-либо политической борьбе, ограничиваясь «кружковой организацией», то есть всего навсего своего рода кассами взаимопомощи. И лишь «другая группа, состоящая из меньшинства, высказалась за манифестации в стенах учебных заведений, с целью требовать права на сходки, устройства студенческих касс и библиотек»[ii]. Нетрудно догадаться, что в этой группе Сергей Нечаев искал последователей. Здесь стоит также заметить, что представленная Ралли-Арбоне картина имеет очевидные сходства с нашим временем. Сегодня мы можем наблюдать, как множество левых самоустраняются от непосредственного участия в антиправительственной деятельности, предпочитая ей занятия в кружках. Сергей Нечаев начал свой революционный путь, как борец с кружковщиной, с пассивным краснобайством, и его биографы, в том числе Ралли-Арбоне, ставили это ему в заслугу. В «Катехизисе революционера» Нечаев зачислит завсегдатаев кружков в пятую категорию «поганого общества»: «Пятая категория – доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге». Эта оценка несомненно актуальна и сейчас.
Кружки шестидесятников не только не имели внятных стратегии и тактики, но даже идеала, примера, побуждающего к действию. В этом они опять-таки напоминают подавляющее современных российских левых. У Нечаева же с этическим идеалом борца была полная ясность – им являлся Дмитрий Каракозов, казненный революционер, стрелявший в 1866 году в Александра II. «Нечаев с жадностью выслушивал эти рассказы (о Каракозове – прим. автора) и просил дать ему для прочтения те номера ”Колокола” которые я недавно привез из Москвы, и в которых были напечатаны статьи о каракозовском процессе»[iii] – писал Ралли-Арбоне. Но в 1860-е годы Каракозов остался героическим исключением. Современники его примеру не последовали, а бывшие проповедники новых идей – предали. Так, прежний кумир вольнолюбивой молодежи поэт Николай Некрасов даже посвятил хвалебное стихотворение крестьянину Осипу Комиссарову, который в последний момент отбил руку Каракозова и помешал тем самым произвести прицельный выстрел в императора. Вот такой вот поэт-народолюбец, спасение царя славил! Нечаев, вслед за Каракозовым, выбирал путь вооруженной борьбы с самодержавием и сознательного самопожертвования в борьбе, в то время, как такое понимание революционной деятельности являлось уделом единиц. Этой нерешительностью, непоследовательностью «радикального» окружения могут объясняться некоторые пассажи «Катехизиса революционера», где его автор с открытым цинизмом говорит о возможности использовать своих товарищей в качестве «общего революционного капитала». Вероятно народники 1870-х – 1880-х годов, вставшие на путь террора, прощали Нечаеву его неблаговидные поступки в том числе за его отношение к Дмитрию Каракозову и его решимость пойти по указанному казненным борцом пути революционного мученичества. Параллели между Каракозовым и последними событиями в новейшей истории России читатели вольны делать сами.
Вернемся к методам Нечаева. Лидер «Народной Расправы» считал допустимым использовать обман и провокацию в отношении других участников революционного движения. Но оценки этим совершенно неприемлемым поступкам давались разные. Так, очень интересный рассказ о своем опыте взаимодействия с Нечаевым оставил Марк Натансон, легендарный народник, участник «Земли и Воли», один из лидеров Партии социалистов-революционеров и основателей Партии левых социалистов-революционеров. Во время неформальной части первого съезда ПСР, проходившего в декабре 1905 – январе 1906 гг. в Финляндии, Натансон рассказывал о радикальных студенческих кружках 1860-х. Речь естественно зашла о Нечаеве. Согласно Натансону, лидер «Народной Расправы» придерживался следущей точки зрения относительно студенчества:
Мне приходилось не раз слышать от Нечаева отзывы о студенчестве и студенческих “волнениях”. Нечаев расценивал их не очень высоко. Он утверждал, что студенческие движения в том виде, в каком они у нас происходят, дают очень мало. Студенчество волнуется, главным образом, на первых двух курсах, а затем втягивается в занятия, к четвертому-пятому курсу делается совсем ручным, а по выходе из университета или академии, смотришь, вчерашние бунтари превращаются в совершенно благонадежных врачей, учителей и прочих наименований чиновников, становятся отцами семейств, и, глядя на иного, трудно даже верится, что это тот самый человек, который всего три-четыре года назад так пламенно говорил о страданиях народа, горел жаждой подвига и готов был, казалось, умереть за этот народ! Вместо борца революции мы видим какую-то безвольную дрянь, из которой очень скоро многие сами превращаются в прокуроров, судей, следователей и вместе с правительством начинают душить тот самый народ, за который еще недавно они сами, как им казалось и как они говорили, готовы были положить свои головы.[iv]
Но у Нечаева имелись способы, как уберечь молодых бунтарей от такой печальной судьбы! Он считал, что студенты, на словах придерживающиеся свободолюбивых взглядов, сами непременно должны столкнуться с правительственными репрессиями. Если уж говоришь о страданиях народа, то изволь и сам горя хлебнуть – а потом посмотрим, какой из тебя боец! Через репрессии зерна должны отделять от плевел, искренние революционеры от словоблудов и любителей рядиться в тогу радикализма. Те, кто пройдут через испытания, уже никогда не свернут с революционного пути. Соответственно, репрессии можно и нужно провоцировать, а товарищей – подставлять под них. Чем Нечаев успешно занимался. На том же эсеровском съезде Натансон рассказывал, как это происходило:
С нами он вот какую проделал историю. Из Цюриха он направил с поручениями в Петербург некую Александровскую. Подол ее платья был подшит снизу широкой полосой коленкора. Нечаев прошил его в нескольких местах в поперечном направлении, вследствие чего получился в нижней части подола с внутренней его стороны как бы ряд кармашков, в каждый из которых он заделал по письму, с полным на нем адресом того, кому оно предназначалось. Одно письмо было адресовано Нечаевым ко мне… Конспирация, как видите, грубейшая и очень не умная. Нечаев не мог этого, разумеется, не понимать; не мог он не понимать и того, что на границе Александровскую могут случайно обыскать, а это повлекло бы за собою провал всех тех, кому он так тщательно адресовал свои письма. Я беру на себя смелость утверждать даже, что Нечаев, прибегая к столь грубой конспирации, на это именно и рассчитывал. Скажу даже больше: я не утверждаю, но допускаю, что Нечаев с своей стороны сделал все, чтобы так именно и случилось.[v]
Так Марк Натансон оказался в тюрьме. Подобная провокация без всякого сомнения заслуживает самого жесткого осуждения. Впрочем, спустя четверть века Натансон не только не обвинял Нечаева, но и выражал ему благодарность. «Я и сегодня, здесь, среди вас, стою на том самом пути, на который меня бросил Нечаев»[vi] – резюмировал он роль лидера «Народной Расправы». После ареста о гражданской карьере можно было забыть, зато тюрьма и ссылка укрепили веру в революционное дело. Надо также заметить, что Натансон, как и Нечаев, был весьма скептично настроен по отношению к своим современникам-шестидесятникам. В конспекте его так и не опубликованных мемуаров одна из глав начинается следующим образом: «Что я думал о студенчестве (идеал людей) и что я нашел (карты, вино и женщины)».[vii] Последовательных борцов среди участников радикальных студенческих кружков 1860-х было очень мало, и неудивительно, что Нечаев, страсть к разрушению существующего порядка которого была совершенно искренней, находился в конфликте с этой средой. В данном контексте следуют рассматривать его методы.
Здесь важно помнить, что лидер «Народной Расправы» не просто рвался к власти над своими сторонниками, он верил в немедленную революцию. Нечаев даже наметил дату ее начала – 19 февраля 1870 года. Согласно положению реформы 1861 года, отменившей крепостное право, крестьяне в течении девяти лет удерживали отведенную им землю и несли взамен повинности в отношении помещиков. После истечения девятилетнего срока с 19 февраля 1861 крестьяне могли выбрать: или отказаться от повинностей, но в таком случае лишиться и земли тоже, или же продолжать удерживать землю и нести повинности. В связи с этим лидер «Народной Расправы» ожидал социального взрыва и восстания. В основе его стратегического плана находилась бланкистскую модель революции, которую сам Огюст Бланки неоднократно пытался применить во Франции: относительно небольшая дисциплинированная тайная организация использует стихийное выступление масс для захвата политической власти. При этом убеждать народ, объяснять своим сторонникам цели и задачи борьбы, углубляться в теоретические дискуссии вовсе не считалось чем-то необходимым. Главное, чтобы вожди революции все правильно спланировали, указали подчиненным их места и фронт деятельности. Слепого подчинения было достаточно. «Подготовлять, убеждать людей – дело совершенно бесполезное, напрасная потеря времени. Их следует втягивать, в организацию такими, каковы есть, и брать с них то, что можно»[viii] – так описывала Вера Засулич подход Нечаева. Именно этим революционным манипуляторством объясняется убийство студента Ивана Иванова в ноябре 1869 года. Формального повода для убийства товарища не было – единственная вина Иванова заключалась в том, что он выступал против распространения прокламаций в Петровской академии. По его мнению, эта акция могла привести к дополнительным репрессиям: власти закрыли бы студентам доступ в столовую и библиотеку. Нечаев, как мы видели раньше, вообще ничего не имел против правительственных репрессий в отношении студентов, Иванов же в его глазах променял революцию на библиотеку со столовой. Конфликт привел к тому, что оппонент лидера «Народной Расправы» стал угрожать выходом из организации и созданием собственного кружка. Нечаев видел в этом угрозу запланированной им революции, успех которой напрямую зависел, по его мнению, от существования тайного общества. Безусловно благородная цель – революция, уничтожение ненавистного царского порядка – стала причиной использования совершенно недопустимого средства, убийства человека, который такую меру наказания никак не заслуживал. Как показали дальнейшие события, обман, манипуляция, провокация являются очень зыбким грунтом для построения революционной организации. Убийство диссидента Иванова оказалось единственным, на что у «Народной Расправы» хватило сил. Далее последовал совершенно бесславный провал. С сожалением, но в то же время и со злой иронией описывает Вера Засулич, как «заговорщики по ошибке», собранные воедино волей Нечаева, вели себя после ареста:
«Сознались потом Успенский, Прыжов, Николаев, Долгов (участники убийства Ивановва – прим. автора), сознались почти поголовно. И чем сильнее был замешан человек, тем полнее сознанье. Дело раскрылось в таких мельчайших подробностях, в каких никогда уже не раскрывалось ни одно из последующих. Внезапно явившееся вместе с арестом сознание, что ни Комитета, ни близости народного восстания, ни обширной организации – ничего этого не существует, а были только они одни, обманутые студенты, заговорщики по ошибке, действовало на арестованных подавляющим образом».[ix]
Для российского революционного движения дело «Народной Расправы» стало уроком того, что цель не оправдывает средства, что цель и средства должны гармонировать между собой, что без сознательного понимания целей и задач каждым из участников революционной организации невозможно никакой совместной деятельности. Этот вывод также актуален и сегодня.
Современники Нечаева и более поздние исследователи отмечали, что та страстная ненависть к власти и элите общества, которая выделяла его среди прочих шестидесятников, объяснялась его социальным происхождением. Петр Верховенский, прототипом которого стал Нечаев, выведен в «Бесах» Достоевского дворянином, сыном богатого либерала. К реальному Сергею Нечаеву эти фантазии писателя-реакционера никакого отношения не имели. Его отец был внебрачным сыном помещика и крепостной девушки. С самого раннего детства Нечаеву пришлось работать на текстильных фабриках в Иваново, а потом официантом. С одной стороны, он видел самую страшную нищету, забитость, бесправие, а с другой – мир богатых и сытых. Разрушить этот мир, отомстить за страдания народа, которыми была куплена роскошь верхов – вот что стало его целью. Но войдя в соприкосновение с «радикалами» из студенческих кружков, он увидел выходцев из дворянской и буржуазной среды, баричей и бумажных бунтарей, для которых революция и «народное дело» часто были лишь временным увлечением. Соответственно, он не видел проблемы в том, чтобы использовать своих последователей в качестве расходного материала. Вот что по этому поводу писала Вера Засулич:
Нечаев не был продуктом нашей интеллигентной среды. Он был в ней чужим. Не взгляды, вынесенные им из соприкосновения с этой средой, были подкладкой его революционной энергии, а жгучая ненависть, и не против правительства только, не против учреждении, не против одних эксплуататоров народа, а против всего общества, всех образованных слоев, всех этих баричей богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он, если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много презрения. Дети того же ненавистного общества, связанные с ним бесчисленными нитями, “революционеры, праздноглаголящие в кружках и на бумаге”, при этом гораздо более склонные любить, чем ненавидеть, они могли быть для него “средством или орудием”, но ни в каком случае ни товарищами, ни даже последователями.[x]
Социальное происхождение не может служить оправданием ни манипулятурских, лживых приемов создания организации, ни тем более необоснованного убийства бывшего товарища. В то же время, Нечаев, в отличие от большинства шестидесятников, был сыном народа в самом буквальном смысле этого слова, и неукротимая воля к освобождению этого народа двигала им. Уже через несколько лет все изменилось. В «Народной Воле» ответственные поручения выполняли не только выходцы из дворянской среды, но и дети мещан, крестьян, рабочих. Следующие поколения революционеров научилось совмещать впитанную с молоком матери ненависть к миру богатых и сытых с демократическими формами построения организации. Здесь нам есть чему поучиться. Ведь выход левого движения из кризиса возможен только в том случае, если к нам массово пойдут выходцы из народных низов, дети российской глубинки, мигранты. Та ненависть к сытому обществу, о которой со страстью говорил Нечаев, будет вновь поднимать революционеров на борьбу за политическое и экономическое освобождение.
Нечаев уехал за границу после убийства Иванова. В 1872 году он был арестован в швейцарском Цюрихе. К тому времени он был полностью изолирован от российских эмигрантских кругов. Михаил Бакунин, узнав о методах Нечаева, а также о том, что «Народная Расправа», вопреки рассказам ее лидера, никогда не представляла значимой силы, прекратил всякое взаимодействие с ним. Швейцарское правительство согласилось выдать его России, сочтя убийство Иванова уголовным преступлением. Согласно воспоминаниям Ралли-Арбоне, Нечаев был арестован благодаря помощи секретаря интернациональной марксистской секции, который также был агентом швейцарской полиции, поляка Стемпковского. Несмотря на все разногласия, группа польских, сербских и российских революционеров предприняла попытку освободить Нечаева путем вооруженного нападения на конвой на вокзале Цюриха. Однако она закончилась безуспешно. Также было совершено покушение на Стемпковского, Ралли-Арбоне был арестован швейцарской полицией по обвинению в его подготовке.[xi] Подобные проявления солидарности безусловно замечательны и достойны восхищения. Но несмотря на революционную солидарность, Нечаев оказался в России. Начался новый, однозначно героический период его биографии. Ему будет посвящена следующая статья.
Но сначала подведем итог этой. Государственные пропагандисты и буржуазные историки (в случае с вышеупомянутой Анной Гейфман это одно и то же лицо) сделали из Нечаева страшилку в назидание критикам системы. Дескать, революция – это кровожадные психопаты с манией величия, убийства невинных жертв и прочий ужас. Не ходите, дети, в революцию играть, а то и ваше бездыханное тело в конце концов в пруду найдут, как несчастного Иванова. Нам на эти суждения врагов плевать. Российское освободительное движение считало этику неотъемлемой, а часто и основной составляющей революционной теории. С точки зрения этой этики давалась оценка методам Нечаева, а также его личностным качествам. Методы Нечаева – обман, манипуляции, провокации – были сочтены недопустимыми. Российские революционеры извлекли урок из провала «Народной Расправы». Стало понятно, что цель не оправдывает средства, организация должна строиться не на лжи, а на сознательности ее участников и солидарности между ними. В то же время у Нечаева-революционного практика имелись черты, которые восхищали прошлых борцов с царизмом. Среди них отказ от показушного бунтарства и праздного разглагольствования, готовность к действию и самопожертвованию, вера в то, что субъективное усилие борцов способно менять ход истории. Эти качества необходимы современному российскому левому движению, если оно хочет сдвинуться с «точки ноль», открыть новую героическую эпоху борьбы и мученичества.
[i] Anna Geifman, «Thou Shalt Kill: Revolutionary Terrorism in Russia, 1894 – 1917» (Princeton 1995), p. 7. [ii] Замфир Ралли-Арбоне, «Сергей Геннадьевич Нечаев (из моих воспоминаний)» // Былое: журнал, посвященный истории освободительного движения №.7 1906 (Санкт-Петербург 1906), с. 141. [iii] Ралли-Арбоне, с. 137. [iv] Цит. по Борис Козьмин, «С.Г. Нечаев и его противники в 1868 – 1869 гг.» // Революционное движение 1860-х гг. (Москва 1932), с. 180. [v] Цит. по Козьмин, сс. 187 – 188. [vi] Цит. по Козьмин, с. 188. [vii] Цит. по Козьмин, с. 182. [viii] Вера Засулич, «Воспоминания» (Москва 1931), с. 34. [ix] Засулич, cc. 55 – 56. [x] Засулич, с. 57. [xi] Ралли-Арбоне, с. 145.Алексей Макаров
