Подробности гореловской «кухни» Юлиан решился раскрыть после перевода в СИЗО-3, где его смогли посетить члены ОНК Петербурга Екатерина Косаревская и Яна Теплицкая.
В составленном с его слов акте ОНК сообщается не только о бесчеловечных условиях содержания, но и о действующей там системе насилия. В некоторых камерах, в том числе где содержался Бояршинов, заправляют так называемые старшие: «Старшие — это накачанные мужчины до 140 килограмм, «невероятные супермутанты» (они вкалывают себе соответствующие препараты прямо в камере)», фиксируется в акте. При попадании новенького они велят бежать в конец камеры и ни с кем не разговаривать. Сразу вымогают деньги или что-нибудь еще. Обычные расценки — пять тысяч за нижнюю шконку. Но, бывает, с кого-то брали и три тысячи, а с других — несколько десятков тысяч при заезде, а потом ежемесячно по пять. Места у телевизора стоят дороже, эта опция затем перепродается по разным схемам. При поступлении в камеру 1/2 Юлиана заставляли беспрерывно мыть пол — как только высохнет, снова мыть. Так весь первый месяц, потом в таком интенсивном режиме мыть заставляли эпизодически, «после жалоб или когда было необходимо оказать давление в связи с общественным вниманием или в интересах расследования». Затем — просто пять раз в день, столько же после перевода в другую, 3/11.
«Когда я попыталась умножить, сколько всего выходит, — рассказывает Яна, — Юлик предложил публикацию числа, как в Esquire: «600 раз — именно столько политзаключенный Бояршинов мыл пол камеры в СИЗО-6».
Денег с него не требовали. Со слов Бояршинова, отвечающий за камеру 1/2 оперативный сотрудник Иван Прозоровский объяснил, что на него есть «запрос». Поэтому «старшему» было дано указание ничего с Юлиана не брать. «Он объяснял, что система со старшими существует давно и будет всегда. Дал список из 180 человек, подписавших просьбу о переводе Юлия в другую камеру (сбор подписей проводился в открытом пространстве), и сказал писать объяснение, что в камере все хорошо, а никого из этих 180 человек не знаешь». Прозоровский, сообщается в акте ОНК, заставил также сокамерников Бояршинова писать объяснительные о том, что у него все хорошо.
Перед проверкой с участием членов ОНК Ленобласти (когда было известно, что точно будет сверяться исполнение требований закона о раздельном содержании лиц со статьями разной тяжести, первоходок и ранее судимых) дневальный обошел всех сокамерников Бояршинова, сообщив каждому номер статьи УК, которую надо будет назвать. В камерах, где сидел Бояршинов, был специальный человек из заключенных — «писарь». Через него проходят вся корреспонденция и заявления. Он читал письма заключенным, в том числе Юлиану, комментируя их содержание.
А письма на волю фактически цензурировал — указывая, что вычеркнуть. Если конечный текст все равно не устраивал «писаря», письмо не отправлялось. Когда содержание заявлений не вызывало вопросов, «писарь» передавал их на утренней проверке, ели что-то не нравилось — нет.
«Писарь» вел учет корреспонденции в специальном журнале, сам ставил подписи за заключенных в журнале входящей и исходящей корреспонденции и на бланках передач из магазина. Продукты из передач забирались — существовал свой «налог» на табак и сладкое (это шло в «кремль»).
Однажды около девяти вечера оперативный сотрудник СИЗО Евгений Владимирович вызвал Юлиана из камеры и спросил, будет ли он на следующий день общаться с сотрудниками ФСБ без адвоката (всего таких посещений Бояршинова в отсутствие защитника было до двух в СИЗО-1 и три-четыре в Горелове). Юлиан ответил: «Да, конечно, с адвокатом пусть приходят». За такой ответ «старший» заставил его приседать в камере 1000 раз (обычная «норма» — 500 раз).
В камере 1/2 есть «кухонька» — она отсутствует на плане пожарной эвакуации и не попадает на видеокамеру (у нее там вообще очень маленький обзор). «Там происходят самые страшные вещи… практически каждый день слышал с «кухни» громкие крики и просьбы: “Денис, не надо”».
Чаще избивают так, чтобы не оставалось следов на видимых при осмотре частях тела: по пяткам — палками, по ягодицам — доской. Если следы все-таки оставались и выше пояса, для сокрытия фактов насилия заключенных заставляли писать объяснительные о том, будто они сами упали. Есть и другой способ. Во время проверки заключенные выстраиваются рядами, каждый из которых последовательно делает шаг вперед, чтобы сотрудник изолятора (и иногда медработник) мог пройти вдоль ряда, осматривая каждого. А заключенный с видимыми следами побоев перебегает из ряда в ряд, чтобы не оказаться напротив проверяющего.
Вскоре после заезда в камеру вызвали на «кухню» и Юлиана. «Старший» Денис схватил его за шею, прижал к стене и стал наносить удары по лицу и голове, кричал, матерясь: «Террорист, хотел взорвать моих детей, ненавижу!» Точных цитат Бояршинов привести не может, потому что удары Дениса, обладающего очень крупным телосложением, были такими сильными, что после каждого Юлиан на короткое время терял сознание.
Потом «старшие» еще несколько раз вызывали на «кухню», где задавали вопросы по его уголовному делу. Спрашивали, например, откуда у него предметы, перечисленные в протоколе задержания. При этом называли место задержания и время.
После поданной адвокатом Юлиана жалобы на условия содержания, включая его помещение в одной камере с курящими, «старшие» заставляли Бояршинова сфотографироваться на смартфон с сигаретой в руках. Юлиан отказывался. Избиения и угрозы изнасилования шли полтора часа. Говорили, что это заказ оперативника (Прозоровского), что из-за жалобы Юлиана у всех начнутся проблемы, отберут телефоны. Заключенный по имени Роман (не «старший», но жил в «кремле» — обособленной занавесочками части с тремя двухъярусными кроватями для «старших» и их помощников, откуда управляют жизнью камеры, иногда там принимает опер) угрожал: «Если у меня из-за тебя отберут телефон, я тебя точно вы…у». В разных вариациях это повторялось несколько раз, пока Денис не заявил, что сейчас эта угроза будет исполнена, «раз ты отказываешься» (сфотографироваться с сигаретой). По его указанию Роман и Константин Макаров (постоянный исполнитель «силовых операций» на «кухне») схватили Юлиана, Денис положил ему руку на пах. «Изнасилование Денис угрожал снять на камеру и разослать кому надо по зонам». После этого Юлиан согласился взять сигарету и сфотографироваться с ней.
Ода к радости
«Мы случайно только поняли, — рассказывает Яна, — что в первые дни в СИЗО-3 у него не было возможности пить когда хочет — только во время приема пищи. А Юлик на это сказал: «Зато здесь очень вкусный чай». Отвечая на какой-то наш вопрос по Горелово, он задумчиво так сказал: когда стал жить в части камеры, откуда можно наблюдать за активистами, увидел, что «старшие» много бьют своих «помощников» (а это те, кто выполняет приказы «старших», в том числе исполняют «силовые операции»). Без всякого злорадства сказал, с сочувствием. Какое-то время по ошибке оперативников Юлик немножко посидел в камере с боном (субкультурным нацистом), обсудил с ним Карелию и Горелово, и то, как человек может сохранить себя под очень тяжелым давлением в изоляторе, не ожесточиться во время отвратительного тяжелейшего следствия».
В Дзержинском суде, ожидая решения, мы тоже говорили с родителями Юлиана об этом. Я вспоминала, как их сын в письмах с этапа радовался возможности видеть по пути поля с пятнами иван-чая, читать вволю, выспаться и наконец побыть одному (из-за чесотки его поместили в отдельное условное купе), что из тюремного окошка в Ярославле виднелись две церкви и краешек Волги, а тюрьмы и здесь, и в Нижнем Новгороде «интересной архитектуры, старинные, из красного кирпича, с множеством декоративных элементов».
«Юлик всегда каждого стремится понять, с каждым поговорить по-человечески. Найти аргументы, чтобы переубедить. Думаю, если бы в Горелове с ним человек пять сидели в камере — через месяц все бы стали антифашистами, — улыбается Николай Николаевич. — Но их там было 150…»
Как хорошо, восклицаем мы синхронно, что его перевели на Шпалерную! Вот ведь каким вещам приходится нынче радоваться. После оглашения решения, когда антифашиста выводили из зала, до него донеслись-таки из-под лестницы аплодисменты и отчаянный хор товарищей, прокричавших кусочек из песни любимой Юлианом группы Truckdrivers:
Не нужна нам с наручниками свобода.
Нам нужна кристально чистая правда.
Ты можешь ее просить у баррикад
Или верить в закон и право.
