«…Время Жюля Бонно. Он был самым отважным автогонщиком своего времени. Любя риск и скорость, он сблизился с анархистами, которые, следуя своей вере, ничего не откладывали на завтра. Бонно грабил банки и арсеналы, а власть металась в бешенстве. Полиция появлялась на «месте преступления», когда анархистов и след простыл. Сотни лучших жандармов были брошены на поиски «банды Бонно». Президент Раймон Пуанкаре заявил, что Бонно – «наиболее опасный преступник этого века, так же как и прошлого века». Как бы в ответ на слова президента, Бонно и его люди атаковали крепость Винсенн, где взяли оружие и амуницию.
Бонно выдал предатель. Жюль отстреливался до последнего, ранил и убил многих полицейских, стреляя из окон дома, в котором его накрыли. Когда стрельба стихла, полиция осторожно зашла в дом, под окровавленным телом Жюля Бонно лежала записка, написанная им, смертельно раненым: “Я знаменит. Моё имя прогремело триумфом на всём земном шаре, и реклама, данная моей скромной персоне, должна вызвать ревность всех тех людей, кто напрасно пытается попасть в газеты. Что касается меня, то я бы обошёлся без этого”. Бонно умер на руках полицейских» — это отрывок из моего текста «Дуче – наследник Равашоля». Петербургский историк (кандидат исторических наук) и кинокритик Михаил Трофименков в своей книге-путеводителе «Убийственный Париж» показывает анархистское подполье, населённое «живыми мертвецами».
Дмитрий Жвания, редактор сайта «Новый смысл»
ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ОКРУГ
ГЛАВА 45
УЛИЦА ОРДЕНЕР, 148
БАНДА БОННО (1911)
Нападение на инкассаторов банка «Сосьете женераль» у дома номер 148, дебют группы Бонно — самое громкое событие в истории улицы Орденер; даже громче, чем взрыв в 1882 году пиротехнической мастерской Руджери, к счастью, располагавшейся на пустыре.
21 декабря 1911 года в 8:45 инкассатор Каби вышел из трамвая и направился в банк. Единственная мера безопасности заключалась в том, что на остановке его встречал напарник. Метрах в десяти от дверей анархист двумя пулями в упор искалечил Каби и овладел его сумками. Напарник бежал, оглашая округу жалобными воплями. Стрелка звали Октав Гарнье, он был булочником и мясником. Через четыре дня ему исполнялось двадцать два года, но в тюрьме он уже давно чувствовал себя как дома.
Налётчикам досталось всего ничего — пять тысяч франков и ценные бумаги на триста тысяч, которые было невозможно реализовать. Но с первых полос газет это происшествие не сходило целых полгода, затмив гибель «Титаника», и вовсе не из-за жестокой бессмысленности нападения.
Нападавшие скрылись на угнанном неделей ранее черно-зелёном «делоне-бельвиль»: белые шторы, обивка — цвета кофе с молоком. Будь это не шикарный лимузин в шестнадцать лошадиных сил, разгонявшийся до семидесяти пяти километров в час, а гнилая колымага, побег на авто всё равно стал бы сенсацией. Столь эффективного и эксцентричного использования достижений прогресса мир ещё не видел. Имя Жюля Бонно полиция узнала не скоро — грабителей прозвали «бандой на автомобиле». Её опыт используют Аль Капоне в 1920-х, марсельские «борсалино» в 1930-х, Безумный Пьеро в 1940-х годах.
У моторизации были свои издержки. Пока банда поджидала инкассаторов, авто обступили зеваки, гадавшие, кто это приехал: президент или Николай II, и правда, любивший «делоне-бельвиль». Кроме того, не просто шофёрить, но уходить от погони, исполняя почти цирковые номера, мог только такой гениальный механик-водитель, как тридцатипятилетний Бонно «с мотором в животе».
Авто часто глохли, но у «фликов» были только лошади и велосипеды: велопатрульных на арго снисходительно называли «ласточками». Самые находчивые из них не бросались в погоню, а ждали авто, водитель которого, быть может, согласится помочь. Да, ещё: между полицейскими участками тогда не было телефонной связи. 1 марта 1912 года префект Лепин предписал подчинённым дырявить шины бандитских авто саблями. У полиции появилась и новая головная боль: спасать от самосудов буржуа, имевших несчастье владеть авто любимых марок Бонно.
Он выслеживал и похищал модные авто, которые бросал, а то и сжигал после поломки или налёта. Его парни вели себя, как «дикая банда» из Техаса. Не жалея патронов — они разграбили не одну оружейную лавку — разгоняли зевак, палили по повозкам и трамваям, преграждавшим путь. Грабя банк, ставили у входа стрелка с карабином, поливавшего улицу свинцом. Редкая акция обходилась без крови.
Угоняя авто в Генте, в ночь на 1 февраля 1912 года Бонно и Гарнье убили сторожа. Решив 27 февраля полихачить на свежеугнанном «делоне-бельвиль», промчались на предельной скорости через Париж, на чопорной улице Риволи сбили тележку торговца овощами, едва не врезались в трамвай. Постовой Франсуа Гарнье вскочил на подножку и получил три пули в упор. По иронии судьбы, его не только застрелил однофамилец — он ещё и рухнул на мостовую перед рестораном «Гарнье».
Рано утром 25 марта анархисты напали под Парижем на жёлто-голубой лимузин «де дион-бутон», который перегоняли в Ниццу. Шофёр Матийе дёрнулся — его изрешетили пулями. Раненый механик притворился мёртвым и слышал крики Бонно: «Прекратите! Вы с ума сошли!». Не вымыв залитый кровью автомобиль, убийцы ворвались в городок Шантийи и атаковали банк. Крикнув — из чистой вежливости — «Руки вверх!», они, по своему обыкновению, расстреляли двух кассиров, тяжёло ранили третьего и впервые ушли с реальной добычей в сорок четыре тысячи франков. Газеты стонали: «Самая ужасная страница в истории преступлений!»
Неуловимые и неуязвимые, однако, постоянно несли потери. Полиция выхватывала их по одному: 16 января — Мариуса Меджа, 28 февраля — Эжена Дьедонне, 1 апреля — Андре Суди, 4 апреля — Эдуарда Каруи. 7 апреля — Реймона Каллемена, которого выдала любовница, ветреная Луиза по прозвищу «Красная Венера», не слишком скучавшая по своему мужу Дьедонне. Если её следы затерялись, то человека, выдавшего Каруи, убьют неизвестные мстители. На самого Бонно вице-шеф полиции Жуен натолкнулся 24 апреля во время обыска у некоего Гази. Бонно бежал через окно, сильно поранился, но застрелил Жуена и ранил инспектора Кольмара, которого спасла трёхчасовая операция. Только тогда «фликов», ходивших на задержания с тростями и дубинками, вооружили, а вскоре даже пересадили на автомобили.
Отчаянные «ковбои» не всегда были искушены в конспирации. Налётчики постоянно перекрашивали волосы, но презирали дактилоскопию, оставляя, на радость мсье Бертильону, шикарные отпечатки где ни попадя. Но причина серийных провалов была в том, что полиция отлично знала, где искать бандитов — в анархистских кругах, кишевших стукачами.
Группа Бонно попадала в частый бредень, раскинутый полицией, в числе сотен анархистов, часто не связанных с криминалом: у каждого из них находилось что-то — уклонение от армии, публичное восхваление Бонно, — что позволяло упечь их за решётку. Нередко арестованные пытались покончить с собой. Отныне в глазах общества «анархист» означало «преступник». 25 марта арестовали двадцатиоднолетнего редактора журнала «Анархия» Виктора Львовича Кибальчича: будучи противником уголовщины, он всё-таки не выдал ночевавших у него, встречавшихся или работавших в редакции товарищей-налётчиков. Отсидев пять лет, он был снова арестован, в январе 1919 года его обменяли на французского офицера, арестованного ВЧК. В Советской России он дрался с Юденичем, работал в Коминтерне, ушёл в троцкистское подполье, прославился как писатель под именем Виктора Сержа. Ромен Роллан чудом выцарапал его из очередной ссылки в 1936 году: ещё немного — расстреляли бы.
В анархистской братии интеллектуалы, трезвенники, антиклерикалы, противники брака, вегетарианцы, пацифисты, синдикалисты соседствовали с иллегалистами. Теми, кто считал, что преступление против буржуа приближает революцию, и практиковал «реприз индивидюэль» — «индивидуальное возвращение» чего-то, проще говоря, кражи, восстанавливающие социальную справедливость. Самый знаменитый из них, Александр Мариус Жакоб (по другой версии — его сообщник Франсуа Вестерманн) — прототип джентльмена-грабителя Арсена Люпена из романов Мориса Леблана. Такими, не партийными, не учёными иллегалистами были и Бонно со товарищи, вращавшиеся в анархистских кругах, где помочь, обогреть, спрятать, не задавая лишних вопросов, было святым принципом солидарности.
Бонно к семнадцати годам приобрёл репутацию смутьяна, несколько приводов за кражи, браконьерство, драки на танцульках и богатый опыт увольнений: ни с одним хозяином правдолюб не уживался. После очередного увольнения умерла его маленькая дочь. Работая в гаражах, он породнился с автомобилями и угонял их ради удовольствия покататься пару часов. Судьба заносила Бонно в Женеву и Лондон. Создатель первой в мире полицейской лаборатории Эдмон Локар вспоминал, как посетивший её Конан Дойл остановился перед фото Бонно: «Да это ведь Жюль, мой бывший шофёр!».
Всесторонне одаренный, он, если бы не стал анархистом, вошёл бы в «рабочую аристократию»: у Бонно вообще было лицо положительного пролетария. В армии он считался лучшим стрелком роты. Когда за участие в забастовке его выкинули на улицу, а жена ушла к секретарю профсоюза, стал виртуозным медвежатником. Несмотря на престиж профессии, он так и не слился с уголовным миром: Бонно грабил, чтобы изменить мир к лучшему. В постели его утешала прекрасная Жюдит Толлон, вдова кладбищенского сторожа-анархиста, у которого Бонно в Лионе снимал комнату.
Идиллия рухнула, когда полиция вышла на след Бонно, обчистившего нотариуса, и ему пришлось 27 ноября 1911 года среди ночи удирать на украденном «бюире». Сообщник Платано повёз его в фаланстер в Роменвилле под Парижем, где располагалась редакция «Анархии». Что произошло в пути, известно со слов Бонно, и это — самый неприятный эпизод его биографии. В пути мотор заглох. Бонно копается в моторе, его друг играет с браунингом. Ссора. Платано угрожает, Бонно пытается его обезоружить. Случайный выстрел. Раненый друг кричит так жалобно, что приходится его добить. Обыскивая труп, Бонно находит тридцать тысяч франков — наследство, которое Платано получил в Италии и о котором, возможно, рассказал товарищу.
Деньги не пошли впрок. Бонно отослал двадцать пять тысяч Жюдит, но полиция, как только Платано опознали, задержала Толлонов. Бонно же, как ни в чём ни бывало, доехал до друзей Платано; они поверили его рассказу — этого требовала этика анархистов — и помогли, чем могли. Юные коммунары из Роменвилля давно промышляли идейным воровством, но Бонно открыл перед ними сияющие перспективы идейного бандитизма.
Двадцатидвухлетнего Каллемена звали «Наукой»: за круглые очёчки и жажду знаний. Он жил среди книг и каждую фразу начинал: «наука доказала», «наука запрещает». Скромный, чувствительный юноша, девственник и вегетарианец, с тринадцати лет работал по шестнадцать часов в день, не выносил вина, табака и кофе. Анархизм был для него религией. Он обосновал использование достижений прогресса, чтобы «разобраться с обществом», дарил друзьям таблетки цианистого калия и кричал: «Да здравствует смерть!»
Двадцатилетнего Суди, «мертвенно-бледного, с заострённым профилем, добрыми серыми глазами»*, прозвали «Невезучим». Во время одной из четырёх отсидок за профсоюзную деятельность он подцепил туберкулёз и знал, что обречён, но не отчаивался: по его словам, он словно родился заново, когда к нему впервые обратились «товарищ». Он был столь сентиментален, что плакал, слушая уличных певцов; «не знал, как подойти к женщине, чтобы не показаться смешным»; щедро отвешивал покупателям в лавочке на улице Муффтар, где работал, в два раза больше крупы, чем они просили.
Презиравший интеллигенцию Гарнье, «смуглый, немногословный красавчик с удивительно пронзительными чёрными глазами», театрал и спортсмен, мастерски стрелявший с обеих рук, 19 марта 1912 года отправил письмо на жаргоне апашей шефу полиции Гишару, назначившему десять тысяч франков за его голову. Поиздевавшись над скупостью полиции, Гарнье утверждал невиновность Дьедонне и провозглашал: «Я знаю, что буду побеждён, что окажусь самым слабым, но надеюсь заставить вас дорого заплатить за победу». Чтобы не было сомнений в авторстве, он приложил к письму листок с отпечатками своих пальцев.
Серж писал: «Из него бы вышел прекрасный полярник, хороший солдат для колониальной войны в джунглях, а в иное время — отважный повстанец, командир нацистского штурмового отряда или унтер-офицер в армии Роммеля»**. Добрый колосс, двадцативосьмилетний токарь и виртуозный вор Каруи познакомился с Бонно ещё в Женеве в 1908 году. Он был так влюблён в свободу, что покупал птиц в клетках и отпускал их на волю, мечтал о тихой жизни с подругой в домике в деревне. 9 января 1912 года на пару с двадцатилетним поваром Меджем он зверски убил в парижском пригороде девяностаоднолетнего рантье и его служанку. Его самодеятельность на суде припишут к общему счёту, предъявленному анархизму. При аресте Каруи не воспользовался имевшимися у него двумя браунингами, «слишком уважая человеческую жизнь».
*
После убийства Жуена арест Бонно был делом считанных часов. Кто-то стукнул: Бонно скрывается в «Красном гнезде», доме миллионера-анархиста Альфреда Пьера Фромантена в Шуази-ле-Руа. Миллионер, за десять лет застроивший этот тихий деревенский пригород, пребывал в Бразилии, а Бонно приютил механик-анархист Дюбуа, арендовавший здесь гараж. Узнав о случившемся в его владениях, Фромантен предпочёл не возвращаться во Францию и умер в 1917 году в Женеве, кажется, в нищете и при странных обстоятельствах.
Франция навсегда запомнила 28 апреля 1912 года.
Бонно несколько часов отстреливался из пяти револьверов от целой армии, включавшей колониальных стрелков — зуавов — с пулемётом «Гочкисс». Пули не брали его: он выскакивал на крыльцо с хохотом, осыпая «фликов» оскорблениями. Из Парижа прикатили и расположились, как на пикнике, обыватели с чадами и домочадцами, наблюдавшие за агонией анархиста. В минуты затишья Бонно написал завещание, в котором радовался тому, что сделал, гордился своей славой, в последний раз прокричал о своей ненависти к обществу и любви к Жюдит. «Я знаменит. Меня должны ревновать те, кто из кожи вон лезет, но никак не добьётся того, чтоб о них говорили <…> Я отлично обошёлся бы без такой славы <…> возможно, я испытываю сожаления, но, если бы надо было продолжать, я продолжал бы. Я хочу жить своей жизнью, я имею право жить. Каждый имеет право жить. Если ваше идиотское и преступное общество смеет отказывать мне в этом, тем хуже для него, тем хуже для всех вас. Я не понят обществом!»
Он был настолько поглощён письмом, что не заметил, как к дому подогнали тележку с динамитом. Между вторым и третьим взрывами Бонно ещё крикнул в окно: «Сволочи!», ещё приписал кровью строку о невиновности Толлонов, Гози и Дьедонне. Не забыл упомянуть, что сокрушается о гибели шофёра Матийе — такого же пролетария, как и он сам. За это благородство ему многое простилось в глазах современников. От третьего взрыва его спасли матрасы, в которые он завернулся. Бонно ещё трижды выстрелил по вошедшим в горящее «Гнездо» «фликам». Изодранный пулями, пытался застрелиться, но барабан револьвера опустел. Он прожил ещё полчаса и умер по прибытии в госпиталь, хотя, по мнению экспертов, уже давно получил раны, несовместимые с жизнью.
С полицией дрался «живой мертвец», чьи ненависть и энергия позволили, по словам писателя Альфонса Будара, «раздвинуть границы жизни». 14 мая 1912 года столь же ожесточенно дрались в Ножан-сюр-Марн Гарнье и двадцатидвухлетний Андре «Рыжик» Вале, также уцелевшие после первой динамитной атаки. Целых восемь часов их не могли одолеть пятьдесят офицеров полиции, двести пятьдесят рядовых «фликов», республиканская гвардия и четыреста зуавов. Среди осаждавших были раненые, причём многие «флики» попали под пули зуавов, то ли из-за бездарной организации штурма, то ли из-за неизбывной ненависти солдат к шпикам.
Выходя вечером из театров и узнав о сражении под Парижем, чистая публика хватала такси и мчалась смотреть новый спектакль. На этот раз зеваки не только любовались, но и участвовали в штурме, а потом буквально разорвали трупы на части, как растерзали в Шуази-ле-Руа труп Дюбуа, и растащили чуть ли не весь дом на сувениры.
Двадцать человек, так или иначе причастных к банде, судили с 3 по 28 февраля 1913 года. Четверых оправдали, десятеро получили от одного года до десяти лет тюрьмы. Каруи и Медж — пожизненное. После приговора Каруи в камере отравился цианидом, спрятанным в полом каблуке. Он уже пытался покончить с собой после ареста, но вместо цианида в тайнике тогда оказалось почему-то слабительное. На этот раз — удалось. Дьедонне смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Из гвианского ада он бежал в 1927 году — с третьей попытки, проблуждав месяц по Амазонии. Великий журналист Альбер Лондр добился его реабилитации. Бежит из Гвианы и Ян де Бое, тщетно пытавшийся сбыть похищенные на улице Орденер ценные бумаги: он будет сражаться с фашизмом в Испании и бельгийском подполье.
Каллемена, Суди — хотя он никого не убивал — и двадцатидвухлетнего флориста Антуана Монье казнили 22 апреля. Каждый из них попрощался с жизнью по-своему. Каллемен пробормотал, глядя на толпу: «Да, агония человека — это красиво». Монье крикнул: «До свидания, общество!» «В добрый путь», — просто сказал Суди. По версии Сержа, перед казнью он попросил кофе со сливками и рогалик. Но в столь ранний час, когда кафе ещё закрыты, ему смогли раздобыть лишь чашку чёрного кофе. «Если не везёт, то до конца, — вздохнул Суди, уточнил, что дрожит от холода, а не от страха, и запел: — Привет тебе, последний мой рассвет».
*
Если существует ген бандитизма, то в семье Бонно он точно бесчинствовал. В 1944 году по Парижу славно погулял с пистолетом-пулемётом STEN двадцатипятилетний Жюль Деме, племянник Жюля Бонно. В сумятице антифашистского восстания 20 августа он с утра застрелил консьержку — вдову Фор — при ограблении немецкого склада, а вечером прикончил сообщников Розе и Вавассера: чтобы не делиться. Следующей жертвой стала 5 ноября его собственная сестра Женевьева, хозяйка бара, посмевшая читать Деме мораль. Столь длительный перерыв между убийствами объясним лишь тем, что за это время Деме трижды попадался и трижды бежал из-под стражи.
Очередной побег он обмывал 24 декабря в баре «Микки» на улице Круа-Нивер. Бреан, сосед по стойке бара, имел несчастье упомянуть свою профессию — инспектор полиции. Деме, не медля ни секунды, пристрелил собеседника, а затем отхлестал труп по щекам, приговаривая: «Курочек (ещё одно жаргонное обозначение полицейских — М. Т.) я люблю только жареными». Тут-то его и взяли.
13 июня 1950 года Деме приговорили к смерти, но в ноябре помиловали. Выйдя на свободу в 1968 году, он прожил ещё два года и, наверное, радовался, что его дядя стал легендой великого бунта, студенты присвоили имя Бонно одному из амфитеатров захваченной ими Сорбонны, а Джо Дассен посвятил «трагическому бандиту» одну из лучших своих песен.
P. S. Снятые в 1912 году фильмы Викторьена Жассе о «банде Бонно» — «Серый автомобиль» («Бандиты на автомобиле») и «Вне закона» — первые фильмы, запрещённые французской цензурой. В фильме Филиппа Фурастье «Банда Бонно» (1968) Бонно играл Бруно Кремер, «Науку» — Жак Брель, Гарнье — Жан-Пьер Кальфон, Каруа — Франсуа Дирек, Суди — Доминик Морен, Кибальчича — Мишель Витоль, Дьедонне — Паскаль Обье, Красную Венеру — Анн Вяземски. В «Бригадах Тигра» (2006) Жерома Корнюо, основанных на телесериале (1974) Виктора Викаса, у Бонно лицо Жака Гамблена. В 2011 году к съёмкам телефильма о Бонно «Анархист» приступил Флоран-Эмилио Сири. Существует документальный фильм Будара Костеля «Банда Бонно». Неотразимый экспроприатор экспроприаторов, похожий на всех анархистских джентльменов-грабителей сразу — герой Бельмондо в «Воре» (1967) Луи Маля.
Список использованной литературы:
* Перевод Юлии Гусевой и Владимира Бабинцева. Цитируется по: Виктор Серж. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. М.: Праксис; Оренбург: Оренбургская книга, 2001. С. 45.
** Там же. С. 43.
От редакции «Нового смысла»:
Книга Михаила Трофименкова «Убийственный Париж» (издательство «Амфора», 2012) знакомит нас с «другим Парижем» – Парижем преступлений. «Эта книга не притворяется путеводителем по Парижу, – пишет автор в предисловии, озаглавленном «Бульвар Преступлений». – Это действительно путеводитель, верный законам жанра: читателей ждёт прогулка с остановками по всем двадцати округам французской столицы. Только взгляд на Париж здесь специфический: такого издания нет, насколько я знаю, и в самой Франции. В этом путеводителе Елисейский дворец славен не великими решениями, принятыми в его стенах, а тем, что президент Фор погиб здесь в объятиях великосветской шлюхи, а лучший друг Миттерана преступным образом вышиб себе мозги из револьвера «магнум». Ресторан «Липп» вспоминается не в связи с именами его великих завсегдатаев из мира культуры, а в связи с именем политика, не успевшего переступить порог этого заведения, поскольку прямо на пороге он был похищен, и с тех пор никто его не видел. Аллеи Булонского леса не были бы упомянуты, если бы не смерть финансиста, заколотого странным клинком, когда он выгуливал там собак…» В книге Трофименкова «евреи служат в гестапо, доктора-филантропы потрошат клиентов, миллионеры готовят революции, актёры прикупают бордели». Париж, который предстаёт перед нами – это «зыбкий Париж, населённый призраками душегубов, их жертв, их преследователей, их трубадуров». Путеводитель Трофименкова будет интересен всем, кто любит знакомиться с тайными историями.
