В предыдущей статье я остановился на аресте Сергея Нечаева в швейцарском Цюрихе и его экстрадиции в Россию. Теперь я перехожу к тому, как революционеры прошлого рассказывали периоде жизни лидера «Народной Расправы» после его ареста. Но прежде считаю необходимым подчеркнуть следующее. Нахождение революционера в неволе является не каким-то изолированным периодом его/ее биографии, а продолжением той деятельности, которая была начата на свободе. Заключенный борец – это пример и источник вдохновения для оставшихся на воле и для приходящих в движение. Находясь в тюрьме, можно и нужно демонстрировать верность своим убеждениям и веру в победу. В первой статье я определял нынешнее состояние российского освободительного движения, как «точка ноль». Это означает, что в настоящее время мы слабы, и перспектив победы освободительного, антиавторитарного социалистического движения на территории РФ пока не наблюдается. «Точка ноль» будет преодолена тогда, когда политические суды будут не деморализовывать нас, а вдохновлять, укреплять нас в наших убеждениях. Это требование современности задает перспективу тому, как я анализирую поведение Сергея Нечаева на суде и его пребывание в заключении. Оказаться в наши дни в тюрьме очень просто, почти также просто, как в царские времена. Что делать, если за спиной захлопнулись стальные решетки, «кем сидеть»? – биография Нечаева дает ответ на этот вопрос.
В 1883 году, вскоре после предполагаемой смерти Нечаева в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (точно установить этот факт у революционеров тогда возможности не было), в журнале «Вестник “Народной воли”», выходившем в Швейцарии, был опубликован очерк «Арест и тюремная жизнь Нечаева». Его написал Лев Тихомиров, член Исполнительного комитета «Народной воли», будущий ренегат и монархист. В основу очерка были положены письма, полученные от самого Нечаева во время его сношений с народовольцами. В 1906 году это же рассказ о жизни Нечаева в заключении был перепечатан с небольшими дополнениями в журнале «Былое». Очевидно, что даже на фоне массового героизма российских революционеров в 1870 – 80 гг., а также во время Первой российской революции, пример десятилетнего заключения бывшего лидера «Народной расправы» в Петропавловской крепости считался поучительным. Мне кажется важным рассмотреть два аспекта тюремной жизни Нечаева. Во-первых, это суд, во-вторых, противостояние репрессиям внутри тюремных стен, в том числе контактам со стороны репрессивных органов с предложениями сотрудничать. Попадая за решетку, сегодняшний противник власти будет непременно иметь дело как минимум с одним из этих двух явлений (на суд всех возят), а скорее всего с обоими. И поэтому урок узника Нечаева в том виде, в каком его до нас донесли революционеры прошлого, является актуальным и сегодня.
Между Нечаевым и современными заключенными врагами российской власти есть очевидное сходство. Как известно, в законодательстве РФ нет официального статуса «политический заключенный», как и понятия «политическое преступление». Даже такие статьи УК, которые подразумевают идеологическую ангажированность обвиняемого, вроде «экстремизма», различных вариаций «террористической» статьи или «захвата власти», даже эти статьи подпадают под действие общеуголовного законодательства. Нужно ли нам бороться за отмену статуса «уголовников», как например бойцы Временной ИРА в 70 – 80 годы прошлого века, или же этот вопрос не представляет для нас никакого интереса – это отдельная дискуссия. Как бы то ни было, для российского государства мы являемся уголовными преступниками, как бы мы к такому факту не относились. И Нечаев, в отличие многих своих товарищей-революционеров, он тоже на суде официально считался «уголовником». В его случае это была юридическая уловка российских властей – он был выдан Швейцарией, как убийца, в действиях которого не прослеживается очевидного политического мотива, в противном случае процесс экстрадиции был бы затруднен или вовсе сорван. Причем российские власти пошли на открытый подлог, который швейцарцы не заметили или решили не заметить: формально выходило, что убийство Иванова было совершенно лишено политической составляющей, и никак не было связано с делом о заговоре в империи, по которому судили других связанных с «Народной расправой»радикалов. В «Катехизисе» Нечаев характеризовал «лихой разбойничий мир» как «истинного и единственного революционера в России». Но при этом общеуголовный характер суда по обвинению в политическом убийстве затруднял провозглашение революционных идей. А именно в этом, по мнению Нечаева, заключался долг заключенного революционера. Поэтому, не обращая внимание на собственно защиту от обвинений в убийстве Иванова, он делал все возможное для превращения суда в трибуну для революционной агитации. Власти очевидно готовились к такому развитию событий, и поэтому говорить Нечаеву попросту н давали. В своем письме Исполнительному комитету «Народной воли» он позже рассказывал, что «как только он открывал рот – так его вытаскивали из зала заседания в коридор, где били его до потери сознания».[i] Рассказ Нечаева подтверждается и официальными рапортами о ходе суда над ним. Так, начальник Московского губернского жандармского управления генерал Слезкин следующим образом докладывал царю об «инцидентах»: «на вопрос председателя, не желает ли отвести кого-либо из присяжных заседателей, закричал (Нечаев): “Да здравствуют земские законы”, за что тотчас же был вновь выведен из залы».[ii] Про избиения обвиняемого генерал писать не стал. Очевидно то, что к «возмутителям спокойствия» должны применяться физические меры, не требовало дополнительного разъяснения для царя и жандармов. С тех пор немногое изменилось – избиения в конвойных помещениях судах и сейчас не являются редкостью. Особенную прыть сегодняшние жандармы проявляют к тем заключенным, которые, подобно Нечаеву, открыто заявляют на суде резко критическую по отношению к властям позицию. Мы помним, что несколько лет назад московские конвоиры избили узника по делу АБТО[iii] Ивана Асташина, Алексея Сутугу и некоторых других заключенных.
Поведение лидера «Народной расправы» на суде, где он не только ни на шаг не отступил от своих убеждений, но и фактически отказался от юридической защиты, чтобы подчеркнуть политический характер процесса и сделать идеологические заявления, был по достоинству оценен его современниками из революционного лагеря. Например Вера Засулич, которая прежде беспощадно критиковала методы Нечаева, писала о нем: «Он держал себя на суде истинным революционером. “Я не подданный вашего деспота! – заявлял он судьям и, когда его выводили, кричал: Да здравствует земский собор!”»[iv]
То, что узник имел ввиду под земским собором и земскими законами, нуждается в отдельном разбора за рамками этой статьи, поэтому ограничусь лишь общим замечанием. Для осуществления революции требовалась, согласно Нечаеву, иерархичная тайная организация бланкистского типа. В «Катехизисе» целью этой организации он определял «страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Послереволюционное же социальное устройство должно было выработаться из «народного движения и жизни». Тот земский собор, о котором он пытался говорить на суде, очевидно и был, согласно его точке зрения, формой организации будущего общества.
Пример, поданный Нечаевым на суде, безусловно актуален сегодня. Заключенному революционеру стоит делать акцент на агитационную сторону процесса, предоставляя юридические тонкости адвокатам. Нельзя ни в коем случае скрывать революционные убеждения в угоду либеральной журналистской и правозащитной «тусовочки». Надо в первую очередь думать, как поведение на процессе может принести пользу общему делу, укрепить оставшихся на воле товарищей.
Нечева приговорили к 20 годам каторжных работ. Но на каторгу так никогда и не отправили. Александр II своей личной резолюцией постановил навсегда заключить его в крепость. Сейчас консерваторы и многие либералы выставляют этого «царя-освободителя» неким защитником прав и свобод в Российской империи. Пример с Нечаевым наглядно демонстрирует, что делал Александр II с правами и свободами – суд назначил лидеру «Народной расправы» очень суровое наказание, которое чисто физически перенести было непросто, но это наказание имело срок. Царь же своей личной прихотью обрек Нечаева на бессрочную пытку одиночным заключением. Про условия экстрадиции из Швейцарии власть и вовсе совершенно забыла – швейцарцы ведь выдали революционера, как уголовника, но назначено ему было наказание, которое предназначалось важнейшим государственным преступникам. После суда в Москве Нечаева возили в одиночном арестантском вагоне по всей европейской части России, заметая следы. О его местонахождении никто не должен был знать, ему предстояло навсегда исчезнуть для мира за пределами тюремных стен. 28 января 1873 года за спиной революционера захлопнулись решетки Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Отныне его звали «№ 5» – по номеру камеры, в которой ему предстояло провести остаток своих дней.
Сам Нечаев следующим образом описывал Алексеевский равелин в одном из своих писем народовольцам, процитированом впоследствии Тихомировым в «Вестнике “Народной воли”»:
«Все казематы отсырели ужасно ужасно и стали погребами, температура зимой ниже нуля, арестанты мучаются хронической простудой, наживают ужасные ревматизмы на всю жизнь, а смотритель ходит по камерам в енотовой шубе. Несчастный узник, томящийся в одиночном заключении более двадцати лет и утративший рассудок, бегает по холодному каземату, из угла в угол, как зверь в своей клетке, и оглашает равелин безумными воплями. Проходя мимо ворот равелина в тихую морозную ночь, обитатели крепости слышат эти вопли. Этот безумный узник – офицер-академик Шевич – доведенный тюрьмой до потери рассудка; не опасен для правительства; мучить его также не имело бы смысла; почему же держат несчастного в заключении? На этот вопрос политика царя дает объяснение, ужасающее своим бесчеловечием: безумного Шевича держат в тюрьме потому, что его пример, его вопли и припадки бешенства производят впечатляющее действие на других арестантов, молодых, мыслящих, еще не доведенных до отчаяния. Праздное одиночество в сыром склепе, грязное, непромытое белье, паразиты, негодная пища, адский холод, оскорбления и поругания, побои, веревки, цепи и кандалы – всего этого достаточно, чтобы искалечить человека, чтобы разрушить физические силы, но сила нравственная не всегда может быть раздавлена этим гнетом, и палачи ищут для этого других средств».[v]
Относительно сошедшего с ума заключенного, Тихомиров пояснял с ссылкой на Нечаева, что Шевич публично обвинил Александра II в изнасиловании своей сестры, после чего он, без всякого суда, по личному распоряжению «прославленного освободителя и мученика» (к моменту написания очерка народовольцы успешно перевели царя в разряд «мучеников»), был помещен в одиночное заключение в тотально изолированном Алексеевском равелине. Павел Щеголев, историк и сторонник революции, разбиравший после 1917 года царские архивы, установил, что настоящее имя таинственного узника Петропавловской крепости – Михаил Бейдеман. Этот кавалерийский офицер участвовал в освободительном движении в Европе, а в 1861 году вернулся в Россию, чтобы поднять восстание обманутых царской реформой крестьян и возможно совершить цареубийство. На границе Бейдемана арестовали. Александр II публичному суду революционера решил не предавать, опасаясь общественного резонанса, а просто своим решение похоронил его заживо, в тайне от всех, в Алексеевском равелине. Вот такого «царя-освободителя» убили народовольцы! И если бы не Нечаев и его письма на свободу, то Бейдеман возможно по сей день оставался бы «железной маской» Петропавловской крепости, неизвестной и забытой жертвой российского самодержавия. Почему Нечаев называл Бейдемана Шевичем, остается неизвестным. Скорее всего, он увидел фамилию Шевич, нацарапанную или записанную на стенах равелина; в 1862 году узник с такой фамилией действительно провел в равелине несколько месяцев по обвинению в желании освободить Украину от имперского гнета. Сам же сошедший с ума заключенный уже не был в состоянии сообщить кому-либо свое настоящее имя к том времени, когда Нечаев мог через помощников из числа охраны его установить.[vi] До 1879 года никого, кроме секретных узников Бейдемана и Нечаева, в Алексеевском равелине не держали.
В 1875 году, после двух с половиной лет физической и психологической пытки одиночным заключением, власти решили, что пришло время нравственно уничтожить Нечаева, сделать его предателем. Тихомиров процитировал рассказ заключенного революционера в третьем лице в «Вестнике “Народной воли”»:
«На третий год одиночного заключения в равелин с такими же гнусными предложениями (составить III отделению записку о численности и планах революционеров) приезжал к Нечаеву шеф жандармов, генерал Потапов. На этот раз ответом было выражение презрения к правительству в более резкой форме, а когда Потапов стал грозить Нечаеву телесным наказанием, как каторжнику, тогда он в ответ на эти угрозы заклеймил Потапова пощечиной в присутствии коменданта Корсакова, офицеров, жандармов и рядовых; от плюхи по лицу Потапова потекла кровь из носу и изо рта. Нечаева схватили за горло, но на этот раз не били».[vii]
По мнению Тихомирова реакция Нечаева на эту попытку уничтожить его, как борца, являлась образцовой. Может показаться удивительным, но и государство не отважились на немедленные репрессии против полностью находящегося в его власти узника. В том числе потому, что наказание для Нечаева стало бы дополнительным унижением жандармскому генералу Потапову. Но и вообще в момент увесистой нечаевской оплеухи у террористического российского государства произошел разрыв шаблона, сановники и сам царь растерялись. Исторически это государство всегда старалось превратить оказавшихся в его руках в ничтожества, заставлять несчастных оговаривать товарищей, публично отказываться от своих убеждений, просить прощения у своих же палачей. Пыточные дела последних лет являются живым тому подтверждением. Но в случае с лидером «Народной расправы» коса нашла на камень, подлое предложение всевластного жандарма получило достойный моральный и физический ответ. Пример Нечаева показывает, что оказавшись в лапах у государства, не стоит играть в «законопослушного гражданина», особенно если вы таковым на свободе не являлись, а лучше собрать в себе силы и смело выражать свою ненависть к государевым слугам. Особенно на суде, где это имеет дополнительный резонанс. Не факт, что это даст вам свободу, но хуже для вас точно не будет. И в такой схватке вы будете чувствовать себя победителем, как это делал замурованный в Алексеевском равелине Нечаев.
Через несколько месяцев власти попытались взять реванш. Нечаев был закован в ручные и ножные кандалы, у него отобрали выданные ранее письменные принадлежности, были уничтожены все записи, сделанные за время заключения, в том числе начатый им роман о Парижской коммуне. Казалось бы, его неминуемо ждала участь сумасшедшего Бейдемана. Но беззащитного узника испытания не сломили, наоборот, свое усугубленное новыми репрессиями положение он сумел использовать для пользы себе и общему делу. Сидя скованным по рукам и ногам, так, что даже выпрямить тело было невозможно, он добился деятельного сочувствия со стороны охранявших его солдат, что стало прологом для его знаменитого заговора в стенах Петропавловской крепости. В скором времени они принесли ему «запреты»: бумагу и карандаш. Ручные кандалы были сняты в декабре 1877 года, после того, как натертое ими тело покрылось язвами, ножные кандалы сняли еще раньше. Причем для солдат узник представил избавление от кандалов вмешательством высокопоставленных покровителей при дворе. В начале 1880 года Нечаев завоевал себе, путем голодовки, право не просто получать бессодержательную литературу и религиозные тексты из библиотеки Алексеевского равелина (пользоваться общей крепостной библиотекой Нечаеву не разрешали, чтобы он пометками между строк не дал знать другим арестантам о своем местонахождении), а выписывать философские и исторические книги и журналы из каталога, составленного специально для него III отделением. Но самые главные события, повлиявшие на условия заключения Нечаева, происходили на воле. А там окрепшее революционное движение перешло от мирной пропаганды к террористической борьбе, которую ранее провозглашал лидер «Народной расправы». «Покушение Соловьева (Александр Соловьев безуспешно стрелял в царя 2 апреля 1879 года – прим. автора) чрезвычайно подняло фонды Нечаева»[viii] – так об этом пишет Тихомиров в «Вестнике “Народной воли”». Отсюда урок для нас: лучшая помощь политзаключенным – это непреклонно продолжать их дело на свободе.
В ноябре 1979 года в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где находились только Нечаев и сумасшедший Бейдеман, был заключен третий узник. Им оказался Лев Мирский, неудачно стрелявший в шефа жандармов Дрентельна. Мирского приговорили к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. К этому новому собрату по неволе Нечаев, имевший к тому времени значительную часть солдат в качестве помощников, отнесся с подозрением[ix], и как оказалось, небезосновательно. Но уже в ноябре 1880 в равелине вновь был «заезд». В камеру № 13 посадили члена Исполнительного комитета «Народной воли», участника покушения на царя путем подрыва железнодорожного полотна на Московско-курской железной дороге, Степана Ширяева. Как и Мирского, Ширяева приговорили на народовольческом «Процессе 16-ти» к смертной казни, и заменили виселицу бессрочной каторгой. С этого времени начинается контакт Нечаева с «Народной волей».
О том, как Сергей Нечаев вынашивал идеи побега из Петропавловской крепости, и как народовольцы пытались исполнить эти планы, я расскажу в следующей статье цикла. Пока же подведем итоги этой. Вера Засулич, решительно критиковавшая методы построения организации, использованные Нечаевым, называет его истинным революционером из-за его поведения на суде. Нечаев выражал презрение к судьям и использовал процесс, как трибуну для распространения освободительных идей. Он показал достойный пример товарищам на свободе. Оказавшись навсегда замурованным в камень в самой тайной тюрьме империи, он и там не отступил от революционной этики. На подлое предложение жандармского генерала Потапова стать предателем он не просто ответил отказом, а дал жандарму оплеуху. Тем самым он продемонстрировал моральное превосходство над врагами. Эта победа, в сочетании с другими личными качествами, позволила ему привлечь на свою сторону охранявших его солдат и в конечном счете наладить контакты с другими узниками и с революционерами на воле. Пример Нечаева показывает нам, находящимся в сегодняшней «точке ноль», что перед лицом репрессий нужно демонстрировать моральное превосходство над государством. Нужно смело говорить о ненависти к государству, о своей решительности продолжать борьбу с ним, несмотря ни на какие тюремные сроки и лишения. У нас должна быть смелость идти до конца, в каких бы условиях мы бы ни находились.
Алексей Макаров
[i] Лев Тихомиров, «Арест и тюремная жизнь Нечаева»// Вестник «Народной воли» (Женева 1883), с. 140. [ii] Цит. по Павел Щеголев, «Алексеевский равелин» (Москва 1989), с. 174. [iii] Запрещенная в РФ «Автономная боевая террористическая организация». [iv] Вера Засулич, «Воспоминания» (Москва 1931) , с. 56. [v] Вестник «Народной воли», с. 143. [vi] Щеголев, с. 156. [vii] Вестник «Народной воли», сс. 140 – 141. [viii] Вестник «Народной воли», с. 148. [ix] Вестник «Народной воли», с. 148; Щеголев с. 242.
