В начале ХХ века революционный террор стал настоящей проблемой для Российской империи. Во многих регионах страны, в особенности в ее западных губерниях, столичных городах и на Кавказе, орудовали боевые организации революционных партий, убивавшие направо и налево своих идейных противников, государственных чиновников и полицейских, военачальников, купцов и промышленников, а также всех, кто мог быть заподозрен в «стукачестве» — работе на полицию. Убийствами на политической почве не гнушались и радикальные социал-демократы, не говоря уже о социалистах-революционерах или анархистах. Для последних революционный террор представлял одно из основных направлений деятельности.
Хотя внутри анархистского движения, как известно, существовали определенные разногласия по поводу того, стоит ли убивать исключительно представителей власти и предпринимателей, или же вообще любых людей, оказавшихся в «нужном месте» — например, в дорогом кафе или вагоне поезда первого класса. Безначальцы — представители наиболее радикального направления в анархо-коммунистическом движении — выступали за безмотивный террор. Его жертвой мог стать абсолютно любой человек. Чернознаменцы все же нацеливались на выбор жертвы, а хлебовольцы относились к террору скорее негативно и видели в нем лишь средство устранения наиболее одиозных персон.
В эти бурные годы одной из важнейших задач спецслужб российского государства было противостояние революционному террору. Но, как известно, далеко не во всех случаях жандармы и полиция справлялись со своими функциями успешно. По всей стране происходили громкие террористические акты, карательные меры и слежка за любыми неблагонадежными в политическом отношении людьми помогали мало. В то же время, спецслужбы засылали в революционные движения провокаторов, в задачи которых входило «настраивание» организаций на определенные противозаконные действия, которые бы позволяли их разоблачить и пресечь их деятельность.
Кроме того, спецслужбы активно пользовались услугами активистов, которых шантажировали, нанимали за вознаграждение или, напротив, снижали сроки тюремного заключения. Таких людей было немало. И, естественно, сами революционные движения видели одной из основных своих задач борьбу с провокаторами и отступниками от революционных идеалов. Причем вели они ее жестоко и беспощадно, в большинстве случаев наказание для «предателей» было одно — смерть. Причем доставали провокаторов даже в тюремных камерах. Ниже мы расскажем о наиболее громких убийствах провокаторов или заподозренных в провокации, совершенных российскими анархистами в начале ХХ века. Таких дел было, конечно, не столь мало, но наибольшую известность в анархистском движении получили два дела — Кавецкого и Гофмана — Ройха.
Объяснялось это тем, что в обоих случаях не было стопроцентной убежденности революционеров в виновности подозревавшихся в провокации вчерашних товарищей, поэтому революционные организации проводили собственные внутренние расследования, на основании результатов которых и выносили свои приговоры о физической расправе. Кстати, расправлялись с подозреваемыми в провокации, чаще всего, по жеребьевке. Причем участвовать в убийстве или его организации могли не только вчерашние единомышленники — анархисты, но и представители любых других революционных организаций, в данный момент находившиеся в тюремных казематах. История знает примеры участия в убийствах действительных или предполагаемых провокаторов и большевиков, и социалистов-революционеров, и максималистов, и представителей других революционных организаций. При этом сотрудничать революционерам приходилось и с представителями уголовного мира, без которых, как известно, в тюремных казематах никогда ничего не делалось.
Дело Кавецкого
В Минске анархистские группы действовали с 1905 года, работая не только среди еврейских ремесленников, но и среди солдат дислоцированных в городе и его окрестностях воинских частей. Преимущественно это были сторонники «чернознаменского» направления в анархизме. В 1905-1906 гг. минские анархисты отметились несколькими боевыми акциями, в том числе взрывом 23 февраля 1906 года в столярной мастерской Бернштейна, расположенной на Крещенской улице. В ноябре — декабре 1906 года в типографии «Безвластие» были выпущены несколько листовок, разъяснявших рабочим программные позиции анархистов чернознаменного толка.
Деятельность анархистов активизировалась, когда в Минске появились «слонимские беглецы». Напомним, что слонимским побегом в истории российского анархистского движения называют знаменитое бегство 6 декабря 1906 года нескольких арестованных революционеров из спецвагона поезда, следовавшего по маршруту «Слоним — Гродно». В поезде везли боевиков белостокской группы анархистов-коммунистов Абрама Ривкина (в прошлом — приказчик), Михаила Капланского (в прошлом — пекарь) и Герша Зильбера (портной), пятнадцатилетнего белосточанина Беньямина Фридмана («Немка Маленький»), социалиста-максималиста Яна Жмуйдика (Феликс Бентковский) и социалиста-сиониста Гирша Граевского. Шестерых революционеров судили в Слониме и этапировали в Гродно, где находилась губернская тюрьма.
Внезапно напав на конвой, слонимские беглецы убили семерых солдат, охранявших спецвагон, и скрылись. Впоследствии часть из них осела именно в Минске, где они составили ядро местной Минской группы анархистов-коммунистов «Черное знамя». Примечательно, что помимо Герша Зильбера и Беньямина Фридмана, которые и прежде были анархистами, только в Белостоке, к Минской группе примкнул эсер-максималист Ян Жмуйдик. Поляк по национальности, он происходил из крестьянской семьи и сочувствовал идеям крайнего направления эсеров-максималистов. Перед арестом он вел агитацию в сельских населенных пунктах, за что и был арестован. Наконец, к Минской группе примкнул и перебравшийся из Белостока легендарный Мовша Шпиндлер — в Белостоке он был известен под кличкой «Монька — Золотая ручка» и до прихода в революционное движение пользовался определенным авторитетом в криминальном мире как достаточно удачный вор-карманник.
Однако, в Минске анархистам не удалось развернуть столь активной практической деятельности, чтобы она могла быть сравнима с активностью их белостокских, екатеринославских или одесских единомышленников. Но, тем не менее, минские чернознаменцы произвели несколько актов возмездия, среди которых наибольшую известность получили убийство начальника артиллерии Беловенцева, а также многочисленные рейды в соседние города западных губерний, где минские радикалы каждый раз после приезда оставляли за собой кровавый след. Так, в Гродно прибывшие из Минска боевики убили старшего надзирателя местной тюрьмы Коханского. Бывший уголовник Шпиндлер регулярно наведывался в родной Белосток, убивая там то сотрудника полиции, то человека, которого имел основания подозревать в сотрудничестве с правоохранительными органами.
Акты расправы и возмездия в деятельности минских боевиков были столь активными, что не оставляли им фактически никакого иного пути, кроме как погибнуть в перестрелках с полицией, покончить с собой или быть казненными по приговору суда. Первым погиб Беньямин Фридман. Он попал в окружение полиции, когда 11 января 1907 года в Гродно совершил, вместе со Шпиндлером и Зильбером, убийство тюремного надзирателя. Преследуемый полицией, Фридман забаррикадировался в доме и открыл огонь. Ему удалось застрелить околоточного надзирателя и двух городовых и ранить еще двоих полицейских, прежде чем патроны подошли к концу. Последней пулей Беньямин по кличке «Немка Маленький» покончил с собой.
Вторым судьба назначила Герша Зильбера. Он погиб в результате взрыва бомбы, брошенной им в здание банкирской конторы Бройдэ — Рубинштейна. Третий боевик, Мовша Шпиндлер, 16 марта 1907 года попал в полицейское окружение в Белостоке и также был вынужден покончить с собой, прекрасно понимая, что смерть и так его ждет по приговору суда. 30 марта 1907 года полиция накрыла подполье анархистов в Минске. Полицейские ворвались в лабораторию, которую чернознаменцы использовали для изготовления бомб и взрывчатых веществ. Находившийся в лаборатории Ян Жмуйдик сумел застрелить одного городового и ранить другого городового и помощника пристава. Естественно, что он также намеревался застрелиться, но полицейские успели нейтрализовать Жмуйдика и схватить его живьем. Ян Жмуйдик был помещен в Минскую тюрьму, где коротал дни в ожидании суда и неминуемой смертной казни.
Вместе с Яном Жмуйдиком был задержан еще один минский анархист — Михаил Кавецкий (Кукуц-Кавецкий, Гугель Кавецкий). Почему-то при задержании Кавецкий представился Феликсом Бентковским — псевдонимом Жмуйдика. При обыске в квартире Михаила Кавецкого, что находилась на Александровской улице, полицейские обнаружили лабораторию взрывчатых веществ, три готовые бомбы, десять оболочек для бомб, материалы для их изготовления и запас литературы Минских групп анархистов-коммунистов «Безвластие» и «Черное знамя». Как и Жмуйдика, Кавецкого поместили в Минскую тюрьму. Кстати, именно ее начальнику господину Шкляровичу и предназначалась одна из найденных в квартире на Александровской улице бомб.
Поведение Кавецкого с самого начала вызвало большие подозрения у арестованных единомышленников. Они увеличились после восьмичасового допроса Михаила Кавецкого лично начальником Минской тюрьмы. Укрепившись в своих подозрениях, анархисты официально объявили Кавецкого провокатором. Такому решению способствовало и то, что непосредственно после ареста Кавецкого полиции удалось быстро выйти на след анархистских групп в Минске, Варшаве, Риге, Киеве и Москве. Вполне возможно, что Кавецкий не был никаким провокатором, а просто оказался «послабже» подельников и полиции удалось найти к нему подход и разговорить. В эту пользу говорит и то, что далеко не все российские анархисты были убеждены в провокационной деятельности Кавецкого. Так, провокаторство Кавецкого поставил под сомнение сам «отец русского анархо-коммунизма» Петр Алексеевич Кропоткин. Но в целом анархисты склонялись к тому, что Минскую группу и организации в других городах «сдал» именно Кавецкий. Такая точка зрения стала самой распространенной и в отечественной литературе послереволюционных лет, посвященной истории революционного движения (См., к примеру, Петров-Павлов Н.И. Обреченные (Из воспоминаний политкаторжанина) — Суд идет! Л., 1927, № 16 (30). Стр. 894-898).
Содержавшиеся в Минской тюрьме заключенные решили ликвидировать Михаила Кавецкого как провокатора, а заодно с ним убить и старшего тюремного надзирателя А. Буткевича, ненавистного арестантам за постоянные придирки и рукоприкладство. Исполнить приговор вызвались трое заключенных — представители самых радикальных на тот период революционных движений: большевик Яков Яковлевич Соловьев (1882-1907), эсер-максималист Стас Белоусов (Станислав Викентьевич Зуевский, 1884-1907) и анархист Афанасий Фомин (Александр Иванович Подобец, 1884-1907). Они выработали план убийства надзирателя и предполагаемого провокатора, после чего решили действовать. 25 апреля 1907 года надзиратель Буткевич обманным путем был заманен в камеру Фомина. Там трое заключенных напали на Буткевича, закололи его заточкой и забрали ключи. Этими ключами они открыли одиночную камеру, в которой находился Михаил Кавецкий и убили предполагаемого провокатора.
Все три революционных «киллера» были приговорены военно-окружным судом к смертной казни и 13 июля 1907 года казнены. Спустя месяц, в августе 1907 года, в Вильно по приговору военно-окружного суда был расстрелян и Ян Жмуйдик — человек, вместе с которым задержали Кавецкого и псевдонимом которого последний представился при задержании. Однако и после убийства Кавецкого, а также казни боевиков, вопрос о том, был или не был Кавецкий провокатором, еще некоторое время «терзал» российское анархистское движение.
Дело Гофмана — Ройха
Практически одновременно с «делом Кавецкого» в Минске, подобный скандал, связанный с разоблачением внедренных полицией в анархо-коммунистические группы провокаторов, произошел и на юго-западе Российской империи — в Одессе и Кишиневе.
Несмотря на суровые репрессии, обрушившиеся на одесских анархистов-коммунистов после взрыва в кафе Либмана в декабре 1905 года, в Одессе продолжала существовать и действовать достаточно активно новая группа чернознаменцев. Она сложилась и оформилась на «посиделках» революционно настроенной одесской молодежи, собиравшейся по вечерам на квартире Владимира Иоселевича в Трехугольном переулке. Среди гостей Иоселевича, поначалу, были не столько анархисты, сколько приверженцы более привычных левых движений — эсеры и бундовцы. Но едва ли не с каждым собранием их политические позиции становились все левее и радикальнее и, в конце концов, эсеровско-бундовская «тусовка» одесситов пришла к радикальному варианту анархо-коммунистической идеологии.
Созданная группа чернознаменцев приступила к активным боевым действиям и экспроприациям. Причем для экспроприаций из Одессы выезжали в другие города — Кишинев, Николаев, Харьков, Бердичев, где осуществлялись нападения на банкирские конторы и кассы.
Самыми радикально настроенными и заметными фигурами в новой группе оказались именно «перебежчики» из социалистов — бывший бундовец Иосиф Сафьян и бывший эсер Борис Берков. Они появились в Одессе недавно, после того, как бежали из Екатеринослава, где их пытались арестовать за участие в демонстрации. Первым в Одессу прибыл Сафьян, чуть позже — Берков, в компании с двумя анархистами Эйшей и Антеком. Вечерние беседы у Иоселевича привели обоих беглецов на путь анархизма. Образовалось ядро группы чернознаменцев, в которое вошли Сафьян, Берков, Калман Меккель, Яков Мерперт по прозвищу «Яша Пересыпский» и, разумеется, сам Володя Иоселевич. Несколько позже к ним присоединился и Яков Шмидман («Яков Гарский», он же «Саша Белошвейник»).
Главную роль в описываемых ниже событиях предстояло сыграть именно Борису Беркову. Берков, Борис Наумович родился в 1888 году в Николаеве Херсонской губернии в семье частного поверенного, в которой было восемь детей. После того, как от старшей сестры К.Н. Берковой Борис выучился грамоте, в десятилетнем возрасте он поступил в Николаевское реальное училище. Однако по причине своего нрава и революционных симпатий подросток часто ссорился с родными, а после того, как был исключен из 4-го класса реального училища, ушел из дома. Оказавшись в 1905 году в Екатеринославе, 17-летний Берков вступил в Партию социалистов-революционеров, но при этом сочувствовал и еврейским социал-демократам — бундовцам. Весной 1906 года за участие в революционной деятельности Борис Берков был арестован, но бежал по пути следования в полицейский участок. Берков оказался в Одессе, на нелегальном положении, где стал принимать самое активное участие в деятельности Одесской группы анархистов-коммунистов-чернознаменцев (См.: Сибиряков С. Борис Берков. — Каторга и ссылка, 1927, № 2. Стр.249.).
По предложению Сафьяна, на квартире Иоселевича состоялась конференция представителей действовавших в Одессе анархистских групп по вопросам о безмотивном и политическом терроре и экспроприациях. И Сафьян, и Берков однозначно выступили за более широкое развертывание политического террора. Вероятно, что эта радикальная позиция и привлекла к ним внимание полицейского провокатора. Как раз в это время одесские анархисты наметили три «мишени» для своих боевых актов — пристава Панасика, начальника тюрьмы Шафарука и самого командующего Одесским военным округом генерала Каульбарса. Однако удалось организовать лишь убийство Панасика.
Самуил Ройх, с которым Берков и Сафьян познакомились на одном из анархистских собраний, никоим образом не был похож на провокатора и не возбуждал у единомышленников никаких подозрений. Берков готовил покушение на Каульбарса, но Ройху мастерски удалось отвлечь внимание анархиста от персоны генерала и переключить его на некую банкирскую контору, находившуюся в Кишиневе.
Произошло это следующим образом. Ройх привел в группу некоего В.Гофмана — приезжего из Кишинева, а на самом деле — полицейского провокатора, выдававшего себя за анархиста. Гофман работал в банкирской конторе Бродского и предложил одесским товарищам организовать ограбление другой банкирской конторы — Белоцерковского. Добытых средств, по уверениям Гофмана, хватило бы на воплощение в жизнь многих задуманных анархистами планов. Мол, в конторе находилась такая крупная сумма денег, которая позволила бы осуществить финансирование и вооружения, и типографии, и личной жизни одесских чернознаменцев.
16 апреля 1907 года в Кишинев приехала первая группа анархистов — Иоселевич, Шмидман и, разумеется, Гофман. На следующий день прибыли Берков, Сафьян и Ройха. Все вместе они остановились на квартире у кишиневской анархистки Чарны Киржнер. Вечером 17 апреля Гофман сообщил, что в банкирскую контору утром 18-го должны привезти крупную сумму денег. Он предоставил анархистам план конторы, не указав на нем дверь, соединявшую банк с меховым магазином, принадлежавшим тому же господину Белоцерковскому. Здесь и была западня.
18 апреля в 11 часов утра анархисты ворвались в банк, перекрыли входы и выходы, перерезали телефонный провод и скомандовали находившимся в помещении людям «руки вверх». Однако, один из сотрудников конторы, улучшив момент, подкрался к двери и, проскочив в меховой магазин, поднял тревогу. Несмотря на это, анархисты сумели захватить деньги и выбежать из банка. На улице они открыли огонь по городовым. Ройх отстреливался для видимости и сдался первым. Берков обронил пенсне и, так как не отличался хорошим зрением, был быстро задержан. Схватили и Сафьяна, и Иоселевича. Лишь Шмидману удалось скрыться с деньгами и выехать из Кишинева в Одессу. Остался на свободе и Гофман.
С первого дня провала подозрения в провокации пали на Ройха, чье поведение во время задержания говорило само за себя. Гофмана же продолжали считать доблестным революционером, что и погубило остатки чернозаменской группы. Гофман выехал в Одессу, где назначил встречу Шмидману, якобы для того, чтобы взять денег для арестованных товарищей. Во время этой встречи Шмидман, разумеется, был арестован полицией.
Тем временем, Самуил Ройх, находясь в тюрьме, понял, что попал в незавидное положение. С одной стороны, его подозревали в провокации анархисты-боевики, а это уже могло стоить ему жизни. С другой стороны, полиции был нужен свой осведомитель в тюремных камерах, поэтому выпускать Ройха она не собиралась. В результате Ройх начал всерьез подумывать о побеге, желая и спасти свою жизнь, и сохранить свободу. Через свою сестру Соню Ройх вышел на Гофмана и потребовал у него денег на организацию своего побега. Гофман отказался. Тогда Ройх решил прямо поставить следователю вопрос — если арестованы все участники нападения на контору Белоцерковского, и даже он, Ройх, томится в тюрьме, то почему же на свободе гуляет Гофман? В конце концов, Ройх добился секретного разговора с приставом 11-го полицейского участка Кишинева Хаджи Коли и, через 3 дня после этой беседы, в присутствии Сафьяна и Беркова спросил следователя в лоб: почему не арестован Гофман и назвал его домашний адрес (Сибиряков С. Убийство провокатора Гофмана — в кн. Сибиряков С.: В каменном мешке. М., 1926.).
Все, произошедшее дальше, легко предугадать. Гофман был арестован, так как проигнорировать вопрос Ройха означало бы признать Гофмана провокатором. В 1-й камере поднавесной башни Гофмана с набором вполне понятных вопросов ожидали арестованные по «кишиневскому делу» боевики и другие политические заключенные, содержавшиеся в тюрьме. Был среди них, кстати, и знаменитый впоследствии красный командир на фронтах Гражданской войны Григорий Иванович Котовский. Кстати, сам Котовский, как известно, в свои молодые годы сочувствовал анархизму. В конце концов, Гофман признался в своей провокационной деятельности и работе на полицию.
Семен Сибиряков, бывший свидетелем «товарищеского суда» над Гофманом, так вспоминает происходящее: «Не было сомнения, что Гофман действительно провокатор, и, как только за ним закрылась дверь камеры, встал вопрос о его наказании. Предложение о тайном голосовании приговора было принято без возражений. Все занялись составлением записок. Помнится, нас было около 35 человек и все записки, за исключением двух, гласили кратко — смерть. Когда встал вопрос об исполнении приговора, желающих убить провокатора было столько же, сколько записок. Решено было тянуть жребий. Долго роковая записка не показывалась, и все, вытянувшие пустые листы, разочарованно опускали носы, отходя от шапки, в которой были записки» (Цит. по: Сибиряков С. Убийство провокатора // Смена. № 18, ноябрь 1924).
Последний жребий, кому выпаст «честь» убить провокатора, из двух бумажек тянули Борис Берков и Григорий Котовский. Причем на своем участии в убийстве настаивал именно Котовский. Обладавший могучим телосложением революционер с уголовным прошлым угрожал задушить Гофмана в два счета и сомневался насчет возможностей тщедушного и близорукого Беркова справиться с приговором. Однако жребий вытянул Берков.
После этого были отправлены делегаты к уголовникам, «смотревшим» за тюрьмой. Чтобы не портить с ними отношения, было решено заручиться также и их поддержкой для убийства провокатора. Однако Котовскому и другим делегатам «от политических» не удалось убедить «блатных» в виновности Гофмана. Уголовники напирали на то, что никто не видел, как Гофман ходил в «охранку», соответственно и приговаривать его на основании лишь одних подозрений нельзя. Тем более, что дерзкое убийство в тюрьме сильно ужесточит режим, что не выгодно ее постоянным обитателям. В результате, «политические» приняли решение убить Гофмана вне пределов тюремного корпуса — во дворе, во время прогулки.
29 июня во время выхода на прогулку, под лестницей, Борис Берков напал на Гофмана с заточкой. Несколькими ударами в сонную артерию анархист покончил с провокатором. Опешившим надзирателю и прибежавшему на крики помощнику начальника тюрьмы Бебелову не оставалось уже ничего иного, как отвести Беркова в камеру. «Борис моет руки мылом. П. Николаев и я помогаем перевязать порезанные пальцы. Слышен шум отворяемых дверей. Возбужденно вваливаются все с прогулки; впереди — М. Сибов, С. Ройх, Сафьян и др. Еще раз шарахнулся шумно засов, вошли: начальник тюрьмы Францкевич, помощник Бебелов — вспоминал Семен Сибиряков, — Что же, господа, вы наделали? Наедет начальство, хлопот сколько, дознаний. Неприятностей не оберешься. Разве это можно? Я вынужден буду вас, господин Берков, изолировать в секретку». (Цит. по: Сибиряков С. Убийство провокатора // Смена. № 18, ноябрь 1924).
Дело об убийстве Гофмана было достаточно быстро передано Одесскому военно-полевому суду. На суде присутствовали в качестве свидетелей начальник тюрьмы Францкевич и один из надзирателей. Служба Гофмана в качестве провокатора полиции подтвердилась материалами дела. Борис Берков был приговорен к смертной казни и в сентябре 1907 года казнен.
Главный провокатор убил премьера
Таким образом, мы видим на примере двух наиболее знаменитых в анархистском мире России начала ХХ века «дел о провокаторах», что в эпоху кровавого революционного террора даже тюремные стены не могли спасти подозреваемых в сотрудничестве с полицией от жестокой расправы со стороны вчерашних единомышленников. Впрочем, здесь была изрядная вина и самих правоохранительных органов. Такие провокаторы как Гофман не представляли для царской полиции существенного интереса, поэтому об их безопасности серьезно не заботились. По сути, они были «отработанным материалом», за которым охотились преданные вчерашние товарищи, но который не имел никакой ценности и для полиции.
При этом, показательно, что самый известный провокатор, внедренный полицией в ряды анархистов, как раз и совершил одно из наиболее громких политических убийств начала ХХ века — убийство премьер-министра России Петра Столыпина. Дмитрий Богров, настоящее имя которого было Мордко Гершкович Богров, с конца 1906 года участвовал в деятельности Киевской группы анархистов-коммунистов — чернознаменцев.
Дмитрий Григорьевич Богров родился в 1887 году в достаточно обеспеченной еврейской семье присяжного поверенного. Дед будущего провокатора был писателем, брат — врачом и орденоносцем. Денег семье Богрова хватало на то, чтобы оплатить учебу сына в престижной Первой киевской гимназии, затем — в Мюнхенском университете на юридическом факультете. В студенческие годы и произошло знакомство юного отпрыска присяжного поверенного с анархистскими идеями. Юный Богров читал Бакунина и Кропоткина, а позже получил представление и о современной ему на тот период пропагандистской литературе анархистов. По возвращению из Мюнхенского университета, где он проучился в ноябре 1905 — 1906 гг., Богров поступил на юридический факультет Киевского университета. Во время учебы в нем, в 19-летнем возрасте, Богров и сблизился с местными анархистами — чернознаменцами. Кстати, все время, пока он участвовал в деятельности киевских анархистов, он продолжал учиться в университете и окончил его в 1910 году, после чего служил помощником присяжного поверенного.
Свои услуги киевскому охранному отделению он предложил совершенно добровольно, при этом получал от охранного отделения денежные вознаграждения (хотя вряд ли материальная мотивация имела определяющую роль для Богрова — он был выходцем из хорошо обеспеченной семьи, учился в Мюнхенском университете, позже — и сам зарабатывал юридической практикой).
Примечательно, что в анархистской среде Богров пользовался значительным авторитетом. Его уважали как деятельного активиста, образованного человека и, естественно, не предполагали, что в охранном отделении он был более известен как «Аленский» и специализировался на социалистах-революционерах, максималистах, анархистах, выдавая целые группы леворадикальной молодежи царской полиции. Богров регулярно участвовал в собраниях группы чернознаменцев, планировал операции, писал тексты — в общем, был, что называется, одним из ведущих активистов киевского анархистского подполья.
Одним из наиболее ярких эпизодов в провокационной деятельности Богрова является выдача им практически всего «актива» Киевской группы анархистов — коммунистов — чернознаменцев, одновременно бывшего и активом созданного за рубежом Боевого интернационального отряда. Фактически, именно Богров стоял за разгромом в конце 1907 — начале 1908 гг. анархо-коммунистического подполья в Киеве, чем сыграл очень серьезную роль в развале анархистского движения в западных губерниях Российской империи.
Тем не менее, единомышленники — анархисты стали подозревать Богрова в сотрудничестве с полицией лишь в 1910 году. И даже после того, как сотрудничество Богрова с полицией стало фактически очевидным, многие отказывались в этот факт верить. Так, Герман Сандомирский, руководивший деятельностью киевских анархистов, до конца своих дней был убежден, что Дмитрий Богров является честным революционером (Уже после победы Октябрьской революции, в 1926 году, Сандомирский, бывший в тот период советским дипломатом, опубликовал по данному поводу статью в известном советском журнале политзаключенных «Каторга и ссылка» — Сандомирский Герман. По поводу старого спора. — Каторга и ссылка, 1926, № 2.). И это при том, что именно его Богров и сдал «охранке». Другой известный анархистский деятель, Иуда Гроссман — Рощин, напротив, оценивал личность Богрова, даже не беря в расчет его провокационные действия, достаточно негативно. В частности, он писал: «Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нём жило что-то трезвенное, деляческое, запыленно-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжером шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело. Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: «В гостинице „Мадрид“ покончил самоубийством коммивояжер шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены» (Цит. по: Аврех А. Я. Кем был Д. Г. Богров? // П. А. Столыпин и судьбы реформ в России. М.: Политиздат, 1991. C. 219.).
В 1911 году вчерашний провокатор Богров, в задачи которого входило как раз предупреждать о террористических актах, готовящихся анархистами, эсерами и другими революционными организациями, собственноручно убил российского премьер-министра Столыпина, причем пройдя в театр по пропуску, подписанному начальником Киевского охранного отделения подполковником Н.Н. Кулябко. За это дерзкое убийство Богров был приговорен к смертной казни и в ночь на 12 сентября 1911 года повешен. С самым главным провокатором в анархистской среде Российская империя расправилась своими собственными руками. Хотя не исключена и та версия, что отправился совершать это убийство Богров не без определенного влияния со стороны заинтересованных лиц в царском окружении, влиявших в те годы на деятельность охранного отделения.
