“К октябрю 1905 г. нападения на поместья достигли невиданного масштаба и быстро превратились в их массовые разгромы по всей Черноземной полосе. Это началось в Саратовской и, несколько позднее, в Черниговской губерниях. Из этих двух эпицентров они распространились подобно лесному пожару несколькими волнами, которые в конце концов встретились, охватив не менее половины европейской части России.
Образ лесного пожара хорошо подходит для описаний, приходивших из Саратова, в которых говорилось о красном ночном небе, освещенном пламенем горящих поместий и все новыми огненными точками на горизонте, появляющимися одна за другой.
Наблюдатели, находившиеся в городе, определяли каждую по названию поместий, принадлежавших местным дворянам.
Эти описания говорили также о вереницах конных повозок, движущихся вдоль багрово-красной линии горизонта: “крестьянская армия возвращается со своих войн”. Как только в небе появлялось свечение, поднималась одна деревня за другой, крестьяне собирались в колонны и двигались из имения в имение.
В течение дня дороги заполнялись экипажами дворян, увозящих их владельцев в города, и кавалерийскими отрядами карателей. Ночь принадлежала крестьянам”.
.
Публикуем несколько тезисов о поджогах в прошлом и настоящем
1) Можно сказать, что поджоги у нас в крови. Эта идея всегда находится на задворках сознания, лишь ожидая своего момента. Человек может быть забит и запуган, он может раболепствовать и трепетать перед “силами порядка”, но у него все время остается в мыслях эта опция — “пустить красного петуха”. Часто — как отчаянный шаг, без расчета на успех и какой-то эффект, когда жить дальше в бездействии уже невозможно.
Вы думали, что я беспомощен. Вот, что я могу. Получайте.
И здесь речь не о мести, не о знаке протеста и не о достижении практических эффектов, даже если ради них все вроде бы и затевалось. Речь о равенстве. Власть имущие могут годами унижать человека, грозя ему тюрьмой или каторгой, отрядами Росгвардии или казаков. Они могут смотреть на него сверху вниз, не замечать и презирать его. Огонь ставит человека с ними на одну ступеньку. Он больше не собственность, не раб и не смерд. Он свободен. Им придется его заметить — маленький, незначительный одиночка вдруг становится центром внимания государства.
Не зря олимпийские боги так обозлились, когда Прометей дал людям огонь. Не зря коктейль Молотова стал одним из главных символов Сопротивления и борьбы за свободу. Быть может, вы боги — или хотите себя считать таковыми. У вас могут быть дворцы за высоким забором, росгвардейцы в доспехах, бронемашины и танки. Вы можете отнять у народа все — но у него всегда остается огонь. Огонь, превращающий дворцы в обугленные остовы, танки — в горящие груды металла, а росгвардейцев — в разбегающуюся толпу.
2) Поджоги являлись по большей части символическими акциями. Велик ли практически-стратегический смысл от поджога поместья? Не суть. Революция требует символичности. Что может больше воплощать революцию — видимую, осязаемую — чем горящее небо? Никакая всероссийская забастовка, будь она хоть трижды эффективной, не несет в себе такого заряда.
Само небо становилось агитматериалом. Крестьянам не нужен был Телеграм — о новых акциях им сообщало зарево. Им не нужны были сводки событий — покрасневшие небеса были информативней и выразительней сводок.
Но как бы велика ни была роль такого заряда, он один не способен свергнуть режим. Сжигая поместья, крестьяне переделывали мир так, как им хотелось — упраздняя власть помещиков, распределяя их земли между собой. Но основная сила режима лежала не в этом — ему оставались верны и армия, и всевозможные каратели. Небо вновь потемнело, а земля покраснела от крови крестьян.
Без символического не получишь практического; без практического не добьешься победы. Мы можем бесконечно жечь военкоматы, но режим от этого не сменится. Эти акции вдохновили людей, но нужно двигаться дальше.
3) Особо увлекательные акции порождают впечатляющие волны подражания — как это было и с поместьями, и с военкоматами. В этом их сила, но также и их слабость и даже опасность. На них легко зациклиться, повторяя один и тот же сценарий, пока он не станет контрпродуктивным.
За счет мощного символического заряда — воплощения мифа о Прометее, о котором мы говорили в начале — такие акции могут стать громоотводом, оттягивающим на себя решимость и недовольство людей. И занимающим место чего-то еще, дальнейшего развития событий.
Хорошо это заметно по тому, как действовали крестьяне в тех областях, где помещиков не было в принципе — им просто нечего было сжигать. Например, на севере России — в Вятской губернии, где все крестьяне были государственными. Они создавали местные органы управления, не просто претендующие на политическую субъектность, но ее полноценно имеющие. Они разоружали полицаев и создавали отряды для охраны этих выборных органов — за их защиту шли бои с царской армией. Местные самоуправления координировались по областям, устраивали общие съезды, принимали и исполняли решения. В практическом плане, эти действия куда более революционны.
Еще более существенный пример был показан крестьянами Гурии — там установление демократического самоуправления (хороший метод борьбы!) началось еще в 1902 году. Альтернативные органы власти набирали влияние, что привело к существованию в 1905-1906 годах в Гурии автономной демократической крестьянской республики.
Символизмом нужно вдохновляться, но не стоит увлекаться.
4) Десятилетиями агитаторы от разных партий “ходили в народ”, пытаясь просвещать крестьян. В их представлении, крестьяне были тем самым “глубинным народом”, находящимся в неведении и спячке — и они всеми силами пытались его “разбудить”. А крестьяне не хотели слушать про конституцию, республику и социализм — еще и сдавали агитаторов жандармам. Теоретики и активисты отвернулись от крестьян, придя к выводу, что те слишком невежественны и консервативны, что возлагать надежды нужно на горожан, на интеллигенцию, на рабочих — на тех, кто им казался прогрессивным.
Оказалось, что они ошибались. С началом волны 1905 года, крестьяне проявили чудеса солидарности и самоорганизации. Повсюду происходили народные сходы, принимавшие решения о дальнейших действиях — о тех же поджогах поместий. Отобранное у дворян имущество эффективно распределялось между крестьянами, земли ловко делились, а те, кто страдал от репрессий, получали всю необходимую поддержку. Проявили крестьяне и впечатляющую политическую интуицию — они вовсе не были так безграмотны, как показалось тогда активистам. Их действия не были хаотичны — создавались и обсуждались стратегии, выдвигались конкретные требования, продумывались пути достижения целей. И все это делалось без указки сверху — действиями крестьян, вышедших на политическую арену как полноценный субъект, по большому счету, не руководила ни одна из тогдашних политических партий. Очень редки исключения вроде уже упомянутой Гурии, где ведущую роль получили меньшевики.
Как же спящий “великий немой” превратился в активного актора революции? Очень просто — народ никогда и не спал. Крестьянские восстания происходили регулярно — но они каждый раз топились в крови. Наученные этим опытом, крестьяне старались терпеть — они знали, что их попытка восстания не приведет ни к чему, кроме жертв. Они отгораживались от активистов и не хотели слушать их проповеди — а что прикажете делать? Восстать по призыву студентов из города? Пробовали, знаем. Тем, кто выжил, пока больше не хочется.
Крестьяне все понимали, но жили по принципу “слушаюсь, но не подчиняюсь”. Под показным раболепием скрывались практики неповиновения, освоенными ими в совершенстве — саботаж, воровство, неисполнительность. И, конечно, желание пустить “красного петуха”. Так они научились и выживать, и сопротивляться.
Через несколько лет после ухода очередных разочарованных активистов, посещенное ими село восставало — и не по их наущенью, а потому что год был голодный. Или просто терпеть сил больше не было. Естественно, их всех репрессировали. Часть — в Сибирь, часть — на виселицы. Вот вам и “нация рабов”.
Возможно, все те, кто сегодня пытается “разбудить россиян”, повторяют ошибку тех агитаторов. Может быть, народ не спит, как не спало крестьянство тогда, и под внешней поддержкой властей, как и прежде, скрывается принцип неподчинения. Есть вероятность, что активистов не слушают, потому что и так все понимают.
Вопрос “почему же они не бунтуют” тогда придется сменить. Он нам не поможет. Куда актуальней другой — что заставило крестьян все же выступить в 1905 году?
5) Крестьяне, как многие участники восстания в городах, ждали только одного — окна возможностей. Как только они почувствовали, что оно открывается, они немедленно предъявили свою политическую субьектность, в которой им ранее отказывали даже теоретики-революционеры.
Как это произошло?
Достаточно просто. У любого режима есть ограниченная возможность контролировать ситуацию. Пока количество протестных акций ниже этой величины, они легко подавляются и могут оставаться вообще незаметными — кроме случаев показных расправ и репрессий. Можно условно сказать, что государство способно успешно подавлять N акций. Внутри этого диапазона от 0 до N количество не имеет особого значения, они все равно ни к чему не приводят и кажутся бессмысленными и рискованными. 1 акция или N-1 акций — все будут подавлены.
Число N заранее неизвестно — его можно только случайно нащупать, наращивая число акций протеста, даже если они кажутся бесполезными. Как только количество акций протеста превышает N+1, все последующие акции остаются вне контроля властей. Присоединение к протесту уже не кажется лишним риском — те, чьи действия оказались вне диапазона возможностей подавления, могут действовать безнаказанно. И создавать реальные изменения — ведь помешать им никто не в силах. И все, кто до этого действовать опасался — или действовал скрытно — в этот момент могут позволить о себе заявить. И с удовольствием это делают.
Количество протестных акций в 1905 году постепенно нарастало среди всех слоев населения. Незаметно этот порог был преодолен, за чем последовал резкий всплеск. Посреди разгонов забастовок и демонстраций, люди заметили, что власти уже не могут разогнать всех — точно так же, как больше не могли заставить всех публично говоривших замолчать. И люди дали себе волю — начались публичные выступления и мероприятия с откровенно революционными призывами; радикальные партии организовывались прямо на улицах, а в центрах городов проходили их съезды; экономические лозунги бастующих сменились политическими.
В среде крестьянства это выглядело так. Вы занимаетесь привычными практиками сопротивления, нащупывая предел дозволенного, и постепенно начинаете позволять себе все больше. Вы тайком выпасаете скот на землях помещика и знаете, что ваши соседи занимаются тем же. Реакции вроде бы нет. Вы начинаете наглеть и делать это более открыто — карательный отряд казаков с полицаями все еще не приехал, да и в соседних деревнях об этом не слышно. Доходят вести о волнениях в городах, а вы уже внаглую “живете” на дворянской земле — и ничего. А следующей ночью вы видите зарево из соседней деревни — затем из другой, и из третьей… И небо начинает гореть.
И слухи о том, что отдельные деревни посетили каратели, уже не могут перебить это зарево.
Никто — ни власть имущие, ни полицаи, ни политические теоретики и ни сами участники — не предвидел этого взрыва. Просто в один момент вдруг стало можно.
Что заставляет это самое окно открыться? Ослабление власти и падение ее возможности контроля ситуации? Незаметный рост числа спонтанных акций? Разрастание и укрепление протеста? Все сразу? Сказать сложно — да и возможно ли? Ясно одно — чтобы предел возможностей подавления оказался превышен, даже если это будет результатам слабости властей, нужны ростки протеста, стремящиеся пробиться через бетон, в которых их закатывают — и однажды он треснет.
Вывод простой — нам нужно продолжать работать. Говорить, действовать скрытно и явно. Если окно возможностей не хочет открываться само — так мы его прорубим.
Вы удивитесь, сколько людей ждут только этого момента.
источник тг-канал Антивоенный Больничный
04.11.2022
