Почему-то считается, что левые идеи – это непременно совок и гулаги. И даже если сама идея не о том, то в итоге при её воплощении в жизнь все равно непременно получатся дефицит, очереди за колбасой и гулаги. При этом, как альтернативу, нам часто указывают Европу – посмотрите на их уровень жизни! Посмотрите на их уровень свобод! Вот к чему приводит либерализм! Не то что левацкий Советский Союз!
Но при этом совершенно упускается из вида, что современная Европа – это тоже “левацкий проект”, основывающийся на социал-демократии. Обратимся к истории социализма и Европы.
Вообще, изначально, социализм – это идея о том, что несправедливо, что работают 99% людей, а всеми ништяками владеет один процент. Ведь богатств достаточно, чтобы все жили хорошо. И вообще непонятно, почему работать должен один, а результаты его труда получать должен другой.
В общем-то, эта идея не нова. Схожие идеи существовали еще в античные времена, обличенные в формы философских школ. Знает история и римских народных трибунов – социальных реформаторов.
Затем в средние века о том же самом говорили крестьяне. Они не очень понимали, почему феодалы должны владеть землей, лесами и реками, и всеми их ресурсами. Да еще и результаты труда крестьян присваивать. Потому крестьяне объявляли, что будут распоряжаться землей, водой и своим трудом по собственному разумению. Обращались они, как правило, к религии, для обоснования справедливости своих претензий. Адам пахал, Ева пряла, кто тогда был феодалом? И Адам умер, не оставив наследника. Как тогда получилось, что одни люди владеют землей, а другие нет? Земля должна принадлежать всем детям Адама – всем людям.
Еще позже те же идеи выражали различные еретические движения. Они говорили языком своего времени, языком религии. И говорили о том, о чем до них прежде говорили восставшие крестьяне, а позже – социалисты. Всех царей надо свергнуть, вcю землю поделить, и жить в свободе и равенстве.
После Великой Французской Революции политический язык изменился, и все заговорили языком философии. Тогда, в 19 веке, и оформился социализм и различные его направления.
Время тогда было бедное, злое. Либералы тогда боролись за власть с более консервативными силами, но политических прав и социальных ништяков народу ни те, ни другие не давали. Работал простой народ подолгу и тяжело, за гроши и, зачастую, без выходных. Все было платно, до “социального государства” было еще далеко.
Провозглашались базовые политические права и свободы, но существовали они только для богатых и различных правящих группировок и партий – либералов, консерваторов, монархистов. Для всех остальных никаких политических прав и свобод не существовало. “Неправильные” газеты закрывались, “неправильные” политические группы запрещались, вышедшие требовать политических прав и социальных благ простолюдины разгонялись, расстреливались, их арестовывали, казнили и высылали тысячами.
Народам западных стран пришлось в огне и крови выбить у либералов те самые права и блага, которыми теперь кичатся сторонники либерализма. В авангарде этой борьбы шли социалисты всех возможных оттенков – социалистические идеи завладели массами.
К двадцатым годам двадцатого века оформилось три основных течения в социализме – анархизм, большевизм и социал-демократия. Все они, в общем-то, хотели одного и того же – социализма, когда не станет государства и капитала, а вся экономическая и политическая власть будет находиться непосредственно в руках населения.
Анархисты были наиболее радикальным движением – они считали, что достичь этого можно сразу после свержения правительства в ходе восстания или всеобщей забастовки. Варианты как конкретно это сделать, разнились. От “само как-нибудь сложится” до понимания необходимости создания устойчивых рабочих структур еще до революции. Анархисты на начало двадцатого века были, пожалуй, самым массовым социалистическим движением, с огромным влиянием в ряде стран – от США, Франции и Италии до Аргентины, Китая и Японии. Но анархисты были не слишком организованными ребятами, потому всюду эпично проиграли. Впрочем, зачастую им удавалось на непродолжительный период времени – до года – осуществить свой проект в военных условиях. И не сказать, чтобы у них получались каждый раз гулаг и очереди – напротив, это было свободное и эффективное демократическое общество.
Большевики считали, что необходимо введение диктатуры партии профессиональных революционеров, которые своим мудрым правлением обеспечат “отмирание государства” и передадут после всю власть – экономическую и политическую – рабочим. Если анархистский эксперимент так и не был должным образом начат, то большевистский эксперимент распространился едва ли не на полмира, и кончился полным провалом. Довольно скоро большевики поняли, что для удержания власти и проведения в жизнь своей политики им необходимо применять террористические методы. Сперва против контрреволюционеров, которые не дали бы им спокойно осуществить свой проект. Потом против союзников по социалистическому лагерю, которые также стремились поставить вместо большевистского эксперимента свой собственный. Против населения, которое не очень то хотело экспериментировать, а просто хотело землю, и чтобы царь с помещиками и капиталистами убрался. А затем и против друг друга. В конце концов, удержание власти оказалось настолько сложным, что стало приоритетной задачей, потеснив “отмирание государства”. В результате большевизм выродился в имперскую идеологию сильной державы. Сегодня от большевистского эксперимента остались только идеологические уродцы вроде КНДР. При этом стоит заметить, что и сам большевизм хоть и представляет из себя тот самый широкоизвестный социалистический проект с бараками и очередями, тоже весьма неоднороден и содержит множество течений различной степени казарменности.
Наконец, мы подходим к третьему социалистическому течению, чей проект победил в Европе. Социал-демократия полагала, что нужно постепенно»подталкивать» капитализм в сторону социализма. Делать это надлежит через парламентскую деятельность, постепенно повышая долю простого населения и уменьшая долю буржуазии в распределении общественных благ, передавая все больше власти всему обществу, поддерживая коллективные, кооперативные формы хозяйства, но не вступая напрямую в конфликт с буржуазией. Со временем, с достаточно высоким технологическим уровнем развития и перераспределением власти и доходов в пользу рабочих, общество само мирно “врастет” в социализм.
Среди социал-демократов были тоже более радикальные, левые течения, и более умеренные, правые движения. Радикальные социал-демократы проводили достаточно радикальные условия. Например, они могли передать землю и заводы под управление рабочих и крестьян. Но так как в отличии от большевиков они не подавляли буржуазию, и действовали в условиях не диктатуры, но демократии, обычно буржуазия офигевала от этих реформ настолько, что быстренько убирала радикалов от власти, законными методами либо военным переворотом. Наиболее характерные примеры – Карденас в Мексике и Альенде в Чили. Задача в том, что если ты берешь власть и проводишь радикальные преобразования, то либо тебя свергают, если ты недостаточно держишься за власть, либо ты держишься за власть достаточно сильно, чтобы превратиться в кровавого диктатора, для которого удержание власти становится самоцелью. Ответ анархистов здесь прост – взятие власти есть ошибочный путь, необходимые преобразования в обществе должны произойти не в виде реформ сверху, а снизу, по ходу революции их должен осуществить сам организованный народ.
Умеренные социал-демократы нашли на вопрос другой ответ. Вода камень точит, и они действовали менее радикальными реформами. Не потому что были столь мудры и дальновидны, наверное, просто они были очень осторожны и недостаточно радикальны. Боялись реакции буржуазии. И как показывает опыт радикальных социал-демократов, боялись правильно. Но, как бы то ни было, после первой мировой войны к власти в центральной Европе пришли они – умеренные социал-демократы. Вскоре, правда, им на смену пришли фашисты и нацисты, но для эсдеков это компенсировалось победой левого “Народного Фронта” во Франции, прошедшего умеренные социальные реформы. Побеждают умеренные социалисты и в Великобритании – лейбористы, обещающие построение социализма, на протяжении всего двадцатого века были одной из правящих партий в британском парламенте.
Если 19 век в Европе был веком либерализма, то 20 век был веком умеренной социал-демократии. Они становятся одной из основных европейских политических партий. Как и большевики, они перерождаются в новых условиях. Они привыкают к “буржуазному” окружению, всячески тормозят радикальные течения в левом и рабочем движении. Их со всех сторон обвиняют в предательстве, к середине – концу века они уже отрекаются от социализма и становятся обычными буржуазными политиками, неотличимыми от либеральных и консервативных депутатов. По сути, старые соцдеки представляют теперь из себя не правый фланг социалистов, но левый фланг либералов. При этом они привносят в современный либерализм левую, социальную повестку, изначально либерализму не свойственные.
Однако, что мы видим в Европе теперь? Несмотря на перерождение социал-демократии и ее отказ от первоначальных целей, эти цели, тем не менее, достигнуты. В течении двадцатого века левые добились всеобщего избирательного права, в том числе для женщин. Социальные гарантии, право бастовать, высокие доходы населения, демократизация западного общества – это было достигнуто, конечно, не только парламентскими умеренными социалистами, но уличными радикальными анархистами и коммунистами, массовыми рабочими и гражданскими движениями. Теперь западная и северная Европа – страны с развитой демократией, активным гражданским обществом, социальными гарантиями и высокими доходами населения. Следующие реформы, рассматривающиеся теперь на западе, вроде идеи безусловного дохода, носят уже откровенно социалистический характер. Новые технологии, которые дал нам 21 век, при своем внедрении и вовсе обеспечат социализм для европейцев.
При этом, конечно, не все так радужно. Умеренные социал-демократы в парламентах лишь способствовали большей доли рабочих в распределении доходов. Буржуазия не согласилась бы на это, не будь в Европе массовых рабочих, левых и гражданских движений, угрожающих революцией в случае, если бы власти отказались идти на уступки. Наличие этих более радикальных конкурентов слева также не дали социал-демократии окончательно скатиться в либерализм. Так или иначе, социал-демократам приходилось конкурировать за умы рабочих и молодежи, и предлагать более умеренную альтернативу революционным требованиям радикалов. Они служили в качестве компромисса для Европы. Не обошлось и без большевиков – западным государствам приходилось идти на уступки рабочим и потому, что рядом был Советский Союз, в котором большевистская пропаганда рисовала для рабочих вовсе не гулаги и очереди, а кисельные берега и молочные реки. Наконец, в шестидесятые в западном обществе победила культурная революция»новых левых», которая определила левый характер последующей западной культуры и морали.
Весь этот комплекс причин, приведший к высокой доли населения в распределении доходов на западе, был бы неполным без указания на то, откуда собственно берутся высокие доходы западного общества. Это, во первых, высокий технологический уровень западного общества, а во вторых – неоимпериалистическая политика западного мира, эксплуатирующего весь остальной мир. Большая часть прибыли западных корпораций идет не из Европы, но из шахт в Африке и заводов в Азии. Включая и нашу страну, хотя и в меньшей мере – для российских регионов роль метрополии играет скорее Москва, нежели западный мир.
Как бы там ни было, нельзя не признать современную Европу таким же “левацким проектом”, как и советскую Россию. И даже более успешным, живучим и долгосрочным. Это, конечно, не то, к чему мы стремимся. Для нас, как анархистов, это полумера, слишком умеренный вариант. Мы хотим большего. Однако современная Европа есть живое опровержение либерального штампа о том, что левые – это исключительно гулаги, очереди и расстрелы. Более демократического режима, чем “левацкая” Европа, современный мир не знает, если не говорить о различных партизанских движухах, контролирующих какую-либо территорию и еще только борющихся за свое существование.
Для истории же это означает победу социал-демократического проекта в двадцатом веке и поражение проектов большевистских и анархистских. Это не значит, что не могло быть по-другому, это не значит, что следует переходить на рельсы социал-демократии. Просто это вот так вот, нравится нам это или нет.
Анархизм, большевизм и социал-демократия отвечали на вызовы своего времени, и уже неактуальны сегодня, в другом времени. Говорит об этом и искажение первоначальных идей и смыслов этих движений. Большевизм, в большинстве своем, выродился в красноимперскую державническую движуху, заняв место где-то между консерватизмом и фашизмом. Социал-демократия стала леволиберальным движением. Анархисты же и вовсе превратились в радикальную контр-культуру, либо заняли место социал-демократов, и теперь топят за правильные законы и хорошее государство – то есть, перестали быть собственно анархистами, перейдя на позиции социал-демократов. По большому счету, анархизм, большевизм и социал-демократия говорят теперь не о политических взглядах человека, но о исторической традиции, к которой он принадлежит.
Тем не менее, как это не раз случалось с самими социалистическими идеями, с изменением эпохи сами идеи никуда не ушли, просто постепенно меняется язык их выражения. Анархисты и большевики разделят участь иных социалистических движений, сошедших с исторической арены, подобно каким нибудь таборитам. Но сами идеи никуда не денутся и примут новую форму.
Уже сегодня мы можем видеть некоторые аналоги движений прошлого века в современном мире. Пиратская партия в Исландии занимает нишу радикальных социал-демократов, многие анархисты, троцкисты и “радикальные” европейские партии заняли нишу умеренных социал-демократов. Курдские повстанцы занимают нишу анархистов. Новый большевизм вполне может возродиться в форме технократической движухи, новый анархизм – из идей некоторых современных ученых. Проект “Венера” еще один проект, провозглашающий радикально-социалистические идеи, адаптированные к 21 веку.
20 век завершился победой умеренной социал-демократии среди левых идеологий, и победой неолиберализма. Анархизм проиграл. Но 21 век ставит перед нами новые вызовы, которые порождают новые движения. И победить в 21 веке по прежнему может каждый.
