Протестная волна, охватившая весь мир в прошлом году, в ноябре дошла и до Ирана. Эту исламскую страну охватили восстания, оказавшиеся мощнейшими за последние несколько лет. Протесты были жестоко подавлены — сотни убитых, тысячи раненных, свыше десяти тысяч арестованных. Эта статья показывает, насколько удивительно схожи диктатуры — даже такие, казалось бы, разные, как исламская диктатура Ирана, и современный российский режим. Проблемы иранского общества, описанные в статье, удивительно схожи с проблемами России. Богатейшая нефтяная страна с нищим населением, ведущая войны во многих других странах, но не имеющая средств для поддержки собственных граждан. Чьи лидеры, призывая любить родину, затянуть пояса перед лицом санкций, и следовать духовным «скрепам», сами не брезгуют жить, учиться и отдыхать на «загнивающем» западе. Где любой протест объявляется спровоцированным западными спецслужбами…
Каждый россиянин, вероятно, сможет найти множество параллелей с ситуацией в России. И тем более удивительно, насколько более радикальны и решительны в своих действиях простые иранцы, несмотря на гораздо более жестокую реакцию иранского государства.
Автор- Киан Зейтани
Протесты в Иране, кажется, были подавлены. Как это случалось и раньше, аппарат безопасности хорошо вооружённой Иранской Республики (ИРИ) получил военное превосходство. Но конфликт на самом деле не окончен, не говоря уж “решён”, но только отложен. Поскольку раскол с системой уже не склеить, и новая волна восстаний ещё придёт. Мольба ко всем протестующим в солидарности – не терять надежды.
Иран был кипящим котлом в течение десятилетий. Плотная и переплетённая сеть кризисов, опутывающая разнообразные области жизни – экономику, климат, сексуальность, репрессии, работу, идентичность – всё больше затягивает 80-миллионное население Ирана в нищету и огромную экзистенциальную неопределённость насчёт своего будущего. Иран, как бы не старались комментаторы от заинтересованных партий изобразить его необычность как загадочной “теократии”, не является в этом плане каким-то особым случаем. Наоборот, он оказывается вовлечён в усиливающийся, глобальный и всё более очевидный кризис неолиберального капитализма 21-го столетия и его неспособности предложить устойчивые модели.
Недавно этот кипящий котёл вновь переполнился. Объявленное вечером 16 ноября двух- или трехкратное повышение цены на бензин вызвало наиболее жестокие беспорядки за почти два года: зафиксировано более 300 смертей, тысячи раненых и около 10000 арестованных. Государство запускает свою идеологическую и репрессивную мобилизационную машину и — так же как и раньше — следует простой тактике во взаимодействии с протестующими: не отступать ни миллиметра. Первый раз за последние годы потребованы и, предположительно, исполнены смертные приговоры для “лидеров восстаний, управляемых извне”. Чтобы подтвердить достоверность их теории заговора о внешнем возмутителе спокойствия, арестованных и в течение неизвестно какого времени пытаемых людей садят перед камерой, чтобы они сделали соответствующее “признание”. С иранским государством всё понятно: “после нас хоть потоп”.
Средний палец для тяжёлой руки Бога
Это одна сторона медали: почти непобедимое, клерикально-авторитарное, хорошо вооружённое иранское государство всегда душит любой протест. Эта сторона вводит всех, кто желает успеха этому протесту, в состояние фрустрации, пораженчества, гнева и бессилия в одно и то же время. И поэтому возникает вопрос: как в этой стране может что-то измениться к лучшему?
Каждый думающий человек должен был уже понять, смотря на примеры в новейшей истории Среднего Востока, что демократия и свобода не могут быть навязаны извне. И все, кто верит, что экономические санкции и угрозы в Твиттере действительно заставят мулл уступить и начать править по-другому, живут в воображаемом мире: муллы за годы своего правления показали, что в 100 из 100 случаев они скорее уморят свой народ голодом и доведут его до нищеты, чем поступятся даже частью своих привилегий.
Перед лицом внешнего врага превозносятся национальное единство и необходимость затянуть пояса, как это было в случае Первой войны в Персидском заливе и как это есть сейчас с санкциями. Простой и эффективный приём для отвлечения внимания от коррупции, растущего разрыва между богатыми и бедными и вмешательства государства в повседневную жизнь граждан: всегда кто-то другой виноват в бедности, царящей в стране.
Но это больше так не работает. Сейчас мы наблюдаем, как за последние два, или, может быть, три года сформировалось и окрепло революционное движение, включающее в себя меньшинства, и как оно оказалось способным к восстанию. Оно включает тех, кто не был частью “зелёного движения” в 2009 – когда последний раз надежды на изменения в системе в результате выборов – и кого представители этого движения шельмовали как “люмпен-пролетариат”: изгои, “ненужные” и “сомнительные” люди, религиозные и этнические меньшинства в провинциях, но также и сокращающийся и лишённый перспектив средний класс вместе со студентами и прогрессивными женщинами.
Нет пути назад
То, что вспыхивает со всё большей частотой – блокады, демонстрации, гражданское неповиновение, уличные сражения, боевые действия – это яркие моменты, заставляющие наблюдателей слушать и надеяться сердцем и умом. Но это недовольство уже давно стало чем-то ежедневным и растёт всё больше и больше.
Этот разрыв увеличивается с каждой новой вспышкой протеста, такой как последняя, и в следующий раз, который, несомненно, будет, увеличится ещё сильнее. Это движение – революционно, поскольку оно прекратится только тогда, когда Исламская Республика в своей настоящей форме прекратит своё существование. Это можно увидеть по как минимум трём пунктам, показывающим себя со стороны самого движения. Во-первых, это уже не отдельные лагеря Исламской Республики, изображающие политический спектр авторитарного режима. Это было прояснено слоганами вроде “консерваторы и реформисты – игра окончена”, которые были произнесены ещё в начале 2018 года и сейчас повторены, иногда в форме крайне радикальных, явно наказуемых смертью воззваний вроде: “нам не нужна Исламская Республика” или “Долой Хаменея [лидера исламской революции и потому высочайшего авторитета в Республике]”.
Во-вторых, цели действий и формы действия говорят сами за себя: несколько сотен банков были сожжены. Только в Тегеране 300 банков перестали работать, в 15 других городах не было нетронутых филиалов. Схожа ситуация с полицейскими постами, клерикальными символами власти и портретами лидеров Исламской Революции, но также и с другими зданиями, например, принадлежащими крупным сетям супермаркетов. То, что государство характеризует как разрушение всего подряд и вандализм, быстро показывает “красную линию” и общего врага: большинство филиалов банков и сетей супермаркетов находятся во владении Иранской Революционной Гвардии, экономического, политического и военного “блока питания” Исламской Республики.
Эти цели, также как и столь редкостно радикальные слоганы, имеют явного адресата: систему как таковую, не отдельных её представителей. Тот факт, что иранцы увидели эту нечестную игру, в которой диктатура мулл придаёт себе демократический характер аля “исполнителей воли народа” и хотят закончить её, также виден по предпосылке и политическим расчётам тех представителей власти, которые ответственны за повышение цен на бензин: правительство Рохани оправдало это тем, что теперь оно должно перераспределять ресурсы из-за последствий санкций и инвестировать, помимо всего прочего, в социальные льготы. Старая модель: отмена субсидий на бензин была обоснована тем, что она неизбежна из-за внешних факторов (санкций), однако они должны быть инвестированы во что-то другое в господдержке и потому полезны для простых людей.
Это государство, как и многие другие государства, существовавшие в Иране, изображает себя ориентированным на народ и заботящимся о проблемах простых людей в своей политике жёсткой экономии. Какая наглость и какая цель! Ведь это был как раз тот самый народ, который незамедлительно и с радикализмом, не виденным со времён революции 1979 года, сделал ясным, что это “перераспределение” – ничто иное, как наглая уловка, поскольку: как может страна с четвёртым местом в мире по запасам нефти позволить своему населению умирать от голода, в то время как муллы и Революционная Гвардия наслаждаются жизнью – по иронии, в элитных западных университетах, в “сердце дьявола”? Как так может быть, что страна тратит десятки миллионов долларов на различные геополитические конфликты и прокси-войну с Саудовской Аравией за господство в регионе, но рабочие не получают своих зарплат месяцами и годами “по причине санкций”? Иранский народ, таким образом, совершенно правильно спрашивает на улицах: “Сектор Газа, Ливан, Йемен – а что насчёт нас?” и заключает: “Исламская республика, это твой конец”.
Грядущее восстание
“Они могут победить во многих сражениях, но они проиграют войну”. Это заявление неизвестного демонстранта, сделанное в одном из последних видео перед отключением интернета, в плохом качестве, снятое трясущимися руками, в неизвестном городе, с горящим банком на фоне, является само по себе наиболее чётким выражением ситуации в Иране. Людям, подобным ему, сотни тысяч которых находились на улицах, рискуя своими жизнями, больше нечего терять.
И именно этого боится иранское государство. Потому что оно знает, что это может значить. В конце концов, это государство само появилось в результате революции против Шаха (и последующей кровавой контрреволюции исламистов) и потому знает: во конце концов улица решает. Момент, когда войска Шаха открыли огонь по революционерам в 1979, и они всё равно продолжили идти, считается одним из центральных символов падения монарха. Параллели поражают, но этот момент ещё не достигнут. Большие человеческие потери и регулярные экзекуции ставленников государства на улицах, однако, воспринимаются как знаки нервозности со стороны аппарата безопасности, на самом деле специализирующегося на арестах и пытках и сейчас, будучи охваченным паникой, усиливающего удушающую хватку – отчаявшись удержать всё под контролем.
Иранская Республика играет в простую игру: действуй или умри. Если, любым способом, они будут вынуждены собирать вещи, им будет некуда бежать. Везде в регионе, где они действуют открыто или тайно, есть нестабильность, война и/или также набирающие силу мятежные движения, желающие уничтожить старый порядок и потому явно не примут аятолл в изгнании с распростёртыми объятьями: иранское консульство в Багдаде, сожжённое демонстраторами в конце ноября, выразительно это показало. Таким образом, высокопоставленный аятолла в отношении его собственного протестного движения почти логически заключает: если мы уходим, мы оставляем после себя выжженную землю.
Что это значит для протестного движения? По сути, это как раз то, что оно доносило в течении стольких лет: больше никакого мира между им и режимом. Определенно, государство хорошо вооружено и идеологически – всё ещё – консолидировано. Это препятствует дальнейшей организации в социальное движение в классическом смысле, с требованиями, манифестом, руководящим персоналом и т. д. Недостаток ли это? Это именно то, что случилось в 2009 году: реформистский лагерь с Миром Хоссейном Мусави запустил такое движение, ориентированное на Тегеран в связи с выборами президента – и был побеждён путём посадки в тюрьму его лидера и постепенного получения военного превосходства над сценами протеста – городами центра страны. Теперь это невозможно: движение не имеет лидера, использует для связи социальные сети и мессенджеры, сильно децентрализовано, явно не сфокусировано на центральной власти, но скорее на окраинах и оплотах меньшинств, и саморегулируется. Определённо, каждое подавленное восстание оплачивается человеческими жизнями, пытками, тюремными заключениями, травмами и бегством. Однако в то же самое время оно увеличивает ненависть к режиму всё больше.
Это восстание ведёт себя подобно мифической многоголовой гидре. Если срубить одну голову, на том же месте вырастают две. И темп растёт; некоторое время назад иранцы гордо заявляли, что каждые 30 лет они начинали революции или хотя бы большое социально-политическое движение. Недавно интервал между такими движениями стал составлять 10 лет – сейчас же социальные землетрясения сотрясают страну каждые 2 года. Единственный вопрос – насколько долго муллы смогут удерживать свою власть.
