Приволжский окружной военный суд на заседании в Пензе 17 января объявил об окончании судебного процесса по делу о террористическом сообществе «Сеть»* и выслушал последнее слово подсудимых. Оглашение приговоров по делу суд назначил на 10 февраля.
После реплик защиты, суд предложил подсудимым сказать последнее слово. В зале было 18 слушателей.
Публикуем последние слова подсудимых.
Дмитрий Пчелинцев
Уважаемый суд, участники процесса. В принципе, всё, что я мог бы сказать, было уже неоднократно сказано, как мной, так и другими в процессе на судебном следствии, в прениях сторон. Наверное стоит сказать только о том, что все-таки, наверное, мы виновны. Но только виновны, конечно же, не в терроризме. Не только мы, а мы все, присутствующие здесь в зале суда, и те даже, кого здесь нет. Потому что, наверное, мы делали что-то неправильно, раз допустили, что у нас в стране такое возможно. И мы, видимо, очень долго двигаемся куда-то не туда, раз пришли… вот сюда.
Я хотел бы сказать, что у нас в стране, конечно, очень тяжело с правосудием, именно сейчас. Раньше, может быть, было лучше. Я никогда особо не интересовался ни политикой, ни правосудием, ничем таким. В принципе, в основном потому что мне не было это сильно интересно, и я не думал, что когда-либо может стать, что я когда-нибудь с этим столкнусь. Но, однако, посидев два с лишним года в одиночной камере, я анализировал, как я вообще здесь оказался, и что меня сюда привело. И естественно я мог сделать только один вывод, который, я думаю, очевиден всем, — мы действительно делали что-то не так всей страной. И чего-то не делали, хотя должны были, даже обязаны.
И, как сказал правильно Илья Александрович, наша страна, точнее не совсем наша, а та, которая была на ее месте до нас, победила фашизм, и люди, победившие фашизм, также до сих пор живы, живы их потомки. Мы — их потомки. И, знаете, в Германии, насколько мне известно, с правосудием таких трудностей нет, хотя в свое время у них был там третий рейх, и людей сжигали в печах. Просто у нас не было своего нюрнбергского процесса. И все следователи, которые выносили смертные приговоры и приводили их в исполнение, они потом выходили на пенсию, они спокойно старились и умирали в кругу семьи в теплой постели, и всё у них было в порядке. И у их последователей было всё в порядке. А сейчас мы имеем то, что когда меня задерживают и бьют током, после этого сотрудники ФСБ едут и отмечают столетие своей организации. То есть они прямо указывают на то, что они чувствуют себя приемниками НКВД. И всем прекрасно известно — не было никакого понятия: ни правосудия, ни справедливости. Был просто бандитизм.
Наша сейчас задача, наверное, — остановить это и сделать шаг в сторону разума. Потому что, если мы будем двигаться дальше на автопилоте, совершенно не понимая вообще куда мы идем, и, соответственно, мы не можем предугадать к чему это нас приведет. Мы можем сейчас остановиться вообще, посмотреть, где мы есть (сами знаете, большое видится на расстоянии). Нужно сделать шаг в сторону и посмотреть на то место, где мы остановились. И подумать, что мы можем сделать, для того, чтобы двинуться в правильную, нужную, сторону.Может быть, конечно, не сразу, может быть с нами это не работает и не сработает. Может быть это не сработает и в ближайшие пару лет. Но однажды все равно придется признать эти ошибки, однажды все равно придется провести нюрнбергский процесс, потому что травмы, я полагаю, только так и залечиваются. У меня всё.
Илья Шакурский
Честно говоря, не хочется, чтобы мое последнее слово имело форму манифеста, борьбы или анализа судебного процесса. Я хотел бы обратиться ко всем присутствующим в первую очередь как к людям, не имеющим каких-то должностных полномочий, ярлыков, статусов и так далее, чтобы мнения всех присутствующих исходило в первую очередь со стороны человечности.
Я не буду лукавить, я благодарен всем выступившим защитникам, свидетелям, которые, в первую очередь, только с хорошей стороны отзывались обо мне. Но я не святой человек, я не идеальный человек, за всю свою жизнь я мог себе позволить какие-то громкие высказывания, заблуждения: я мог оскорбительно выражаться, хулиганить, потому что я обычный парень, обычный пацан, я не являюсь вегетарианцем, но в то же время я не являюсь тем, кем меня представляло следствие все это время, я не являюсь жестоким террористом, террористом вообще, я не являюсь боевиком. Я не являюсь тем человеком, который ради своей выгоды готов лишать жизни других людей и готов совершать какие-то запредельные поступки. То есть все это время в заключении мне удалось пообщаться со многими людьми, то есть с сотрудниками УФСИН, полицейскими, в том числе и с конвоем, и как бы я понимаю, что есть и плохие люди, есть и хорошие, они есть везде. То есть среди этих людей, по версии следствия, среди которых я планировал совершать преступления, я встретил таких же ребят, ничем не отличающихся от меня, они слушают музыку, ходят в развлекательные заведения. Я не могу представить, как мог бы я лишать их жизни ради оружия, опять же по версии следствия, или просто из-за того что они носят форму. Вообще, если бы мне задали такой вопрос, готов ли я убить человека ради мира на земле, я с уверенностью ответил что нет, я знаю, что я не имею никакой власти над жизнью человека. А также я знаю, что мира нельзя добиться через пролитие крови. Кто-то, может быть, подумает, что я лицемер, о том, что я говорю всё это — это чтобы избежать наказания, выставить себя в хорошем виде, то что я вот такой хороший, невиновный и так далее. Но лицемерие — это скорее, когда человек говорит о том, о чем не думает на самом деле. Я же в своем последнем слове искренен. За все эти два года, все эти условия, в которых я находился, отсутствие возможности быть рядом с близкими людьми,— это уже и так более чем суровое наказание за что бы то ни было. Не говоря уже о том, что Кусов Василий, Пчелинцев получили серьезные заболевания за это время.
Все чаще я думаю, что мне предстоит в дальнейшем, если я получу срок, повторюсь, срок действительно серьезный, я уже представляю, что из себя представляют данные места, в которых мне предстоит находиться, и я все думаю, что будет в дальнейшем происходить. То есть как бы дело в том, что люди, которые осознают, за что они несут наказание, они в заключении чувствуют себя иначе, чем те, кто задает себе вопрос “за что?” Люди, которые совершили убийство, грабеж, я не знаю, другие какие-то преступления, они понимают, что когда-то совершили ошибку. Хорошо, если они понимают. И они понимают, за что несут наказание. Что в дальнейшем буду чувствовать я — этот постоянный вопрос «за что?», на который нет ответа. Он будет снова и снова зарождать ненависть внутри, которая будет постоянно пытаться поглотить меня полностью. Моё наказание в заключении — это борьба с этой ненавистью, и это, поверьте, наиболее тяжёлое испытание, которое мне предстоит. Потому что все-таки хочу остаться собой и остаться тем человеком, каким я являюсь.
Но если все заключается только в том, что у меня находится в голове, то, что называется моими взглядами. В детстве нас всегда учат не врать, говорить правду, и это является воспитательным процессом, и это как бы то, чем человек должен руководствоваться в своей жизни. На всех судебных заседаниях мы неоднократно видели, как взрослые люди нагло оговаривают, врут и знают о том, какие это может понести последствия за собой. Они понимают то, что от их слов зависит жизнь людей, и продолжают врать. Я хочу обратить внимание, что врут взрослые люди. То есть я, по сути, некоторым из них гожусь в сыновья, младшие братья. Я вот смотрю на них, и они врут. Я даже не знаю, как к этому относиться. Я не понимаю этого. Есть ложь незначительная, когда ты, там, обманул, что ходил в магазин, а на самом деле ты в магазин не ходил, а есть ложь, от которой действительно зависит жизнь человека. И вот мы наблюдаем именно такую ложь. В дальнейшем мы растем начинаем более осознанно жизнь свою проживать, и нас учат помнить своих предков, героев, которые защитил и нас от всемирного зла под названием “фашизм”. Мы все это осознаём, впитываем в себя. И после этого я нахожусь здесь, являясь убежденным антифашистом, выслушивая показания закрытого свидетеля, который является откровенным нацистом. И знаете, стоит, конечно, отдать ему должное, что он нашел более гуманный способ решения… точнее, более гуманный способ борьбы с антифашистами, теперь они уже не стреляют в затылок нам в подъезде, они дают на нас лживые показания, спрятавшись за масками и стенами, говоря другим голосом. Наверно сейчас этот человек ликует, радуется о том, что “вот, я победил! Теперь в моем городе нет этих антифашистов, которые разоблачали нашу деятельность. Я его переиграл, обманул”.
И вот, возвращаясь к тому, что стоит все чаще вспоминать о тех предках, которые, в том числе о наших родственниках, которые победили вот это фашистское зло, и проводить параллели с действительностью, когда вот этот откровенный нацист сейчас находится дома, или я не знаю где. Я думаю, многие какой-то итог из этого подведут. К тому же, в дальнейшем, с самого раннего детства нас учат истине религиозных учений — возлюби ближнего своего. А здесь почему-то в голову мне всегда приходит то, что происходило со мной, и о тех обстоятельствах, которые я неоднократно описывал здесь на заседаниях. Знаете, я не могу еще найти в себе силы даже не то чтобы возлюбить, просто нормально относиться к людям, которые применяли ко мне насилие. То есть они не просто побили меня, не просто наказали меня — это издевательство, садизм. И я пока что не знаю, и, опять же повторюсь, не могу найти в себе сил понять этих людей.
Потом мы начинаем обучаться в школе, там мы изучаем литературу, историю, которая учит нас мудрости, учит нас… формирует в нас взгляды, учит нас опыту, который приобретался многими поколениями и доносился до нас. И во многом как раз-таки классики литературы повлияли на формирование моих взглядов (в том числе мои земляки): Лермонтов, Куприн. А также (он не являлся моим земляком) Лев Николаевич Толстой. Я бы хотел процитировать его, он еще давно писал книги, которые как раз у меня изъяли, о том что “принципы свободы, равенства и братства, также, как и вытекающие из них меры, как были, так и остались, и останутся истиной. И до тех пор будут стоять как идеалы перед человечеством, пока не будут достигнуты”. По сути, этих же принципов всегда придерживался и я, поэтому я в них не вижу ничего преступного или запретного. Почему я все это вообще говорю? А к тому, что все эти взгляды, мнение мое, оно не заносилось ко мне в голову агентами иностранных государств, какими-то вербовщиками и политическими деятелями. Это мнение сформировалось с помощью учебы, воспитания, развития. Но, может быть, здесь проблема заключается, как литературным языком выражаться, — проблема отцов и детей? Проблема непонимания поколений, когда, возможно, наши какие-то действия, наши убеждения не поняты более взрослым поколением, поэтому они пугают, и кажутся преступными, кажутся слишком вызывающими? Может быть, да. Мы иногда ведем себя настолько вызывающе, что вызываем подозрения излишние. Но, опять же, скажу, что никто из нас не переступал грань дозволенного, никто из нас даже не собирался переступать эту грань.
В заключение своего выступления мне хочется, во-первых, попросить прощения у своих родных, своей семьи за то, что уже долгое время меня нет рядом с ними, и за то, что, возможно, мне еще предстоит отсутствовать долгое время, помогать, оберегать. Мне хочется сказать спасибо всем присутствующим, что на протяжении всех судебных заседаний вы выслушивали мое мнение, давали мне возможность защищать себя. Мне хочется сказать спасибо всем без исключения, кто мне верил на протяжении всего этого времени, кто продолжает мне верить, кто помогал мне, кто поддерживал. Потому что во многом благодаря этой вере и поддержке я держусь и все-таки остаюсь человеком. Также хочется извиниться перед людьми, по отношению к которым я, может быть, поступал эгоистично, плохо. Во многом я все свои какие-то плохие действия, ошибки я осознал. Что касается тех, кто совершал в отношении меня насилие и кто здесь нагло меня оговаривал, я с большим трудом, но все-таки скажу, что я прощаю их за то, что они сделали со мной. Потому что мне не хочется, опять же, жить с постоянной ненавистью к этим людям, мне хочется все это поскорее забыть, и как можно выразиться, отпустить. Я продолжаю верить в любовь, дружбу, в те самые светлые чувства. И самое главное, в справедливость. У меня все. Спасибо за предоставленное время.
Михаил Кульков
Знаете, последние три года были, наверное, самыми тяжелыми в моей жизни и, наверное, даже самыми бессмысленными. Вместо того, чтобы строить свое дело, заниматься спортом, музыкой я жду приговора. О своих ошибках я уже не раз пожалел. Все время, пока бегал, думал: “Какого черта? Кто меня вообще дернул заняться наркотиками, сбежать? Для чего все это?” Что я, не мог взять денег у родителей или кредит? Наверно просто не хотелось начинать с долгов, думал, все сам сделаю. Какой-то юношеский максимализм взыграл. Ну, на практике получилось, что итог — тюрьма, и все печально. Не успев начать, попался. Не стоило и начинать. Мотивы, конечно, никому не интересны, но за свои поступки нужно отвечать.
Да, я признаюсь, я виноват в распространении наркотиков, искренне раскаиваюсь. Раньше я просто жил, учился, работал, служил, мечтал. Не думал ни о какой политике, ни о каких движениях, никогда не увлекался. Последние полтора года прошли в размышлениях и наблюдениях. Читал всевозможные новости, которые попадали ко мне в руки. Когда в камере был телевизор, смотрел новости. Познакомится со множеством приятных дорогих мне теперь людей, и с несколькими не очень хорошими. Они все рассказали мне, как создавалась “сеть”. И все это отношение к версии сочинителей я высказывал как в процессе предварительного следствия, так и в судебном следствии. Сидя здесь, я знаю правду, все обвинение — это ложь. И судьи знают, что Фемида не слепа, а беспристрастна, и изначально в руке ее был не меч карающий, а рог воздаяния. Но все всё понимают. Родители, простите, я действительно виноват перед вами, я чуть не подвел Гришу, я этого не хотел. Так получилось. Спасибо, что вы у меня есть, но когда-нибудь я выйду, и мы откроем свой ресторан, который мечтали, я уже всё придумал.
Я очень благодарен тем людям, которые мне писали. Узнав, что я оказался террористом, слушая рассказы Токарева, я вдруг отчетливо понял, что фильмы, книги про милицию, они все врут. И из прекрасно феникса защитника и хранителя выросла уродливая многоголовая гидра, пожирающая остатки разума и жизни страны. Внутри что-то рухнуло, осталась черная дыра из несправедливости, обиды, тоски, безысходности. Но письма и открытки, поддержка со всего мира, из многих стран, от многих незнакомых людей, спасибо вам всем. Что бы ни было дальше, спасибо, за теплоту, за веру, за надежду, за то, что помогли моим родителям вытащить мою душу из бездны. У прокурора была очень сложная задача — максимально показать всю суть этого дела, и Сергей Борисович великолепно справился с этим. Вообще надеюсь, что всё не зря, и Александра Матросова не превратят в Павлика Морозова. И у суда нелегкая задача. От них сейчас зависит не только наши судьбы, но и десятки, сотни дел. Все. Вся страна ждет, кто первый скажет нет беззаконию и беспределу, кто осмелится начать рубить головы гидре, и поведут за собой отдельных, остальных к закону и справедливости. Я и все мы очень надеемся на справедливость и смелость суда, на справедливый оправдательный приговор и конец дела “Сети”. Ведь, где-то я прочитал, что главное изобретение человечества это не ядерная бомба и не полет на Луну, а главное изобретение человечества — это презумпция невиновности. Разрешите мое дело на основе презумпции невиновности. Если вы меня осудите за участие в террористическом сообществе, знайте, что вы осудите невиновного. Ну, вот, пожалуй и всё. Последнее слово в этом деле за судом.
Максим Иванкин
Тяжело, на самом деле, выступать последним. Всё в целом уже сказано, но полтора года в СИЗО — это, конечно, огромнейший опыт. Помнится, проводил очень много хороших ребят на этап, много с кем встретился, познакомился. И вот один из первых, кто сидел со мной, он долго готовил последнее слово, я с ним общался, советовался, думаю “а что вообще говорят в последнем слове?” Ну, он пошел как-то раз к адвокату, проконсультировался с ним. И как результат — вернулся, всё порвал, говорит “буду импровизировать, все от сердца, искренне”. Так вот получилось, что я готовился к прениям, и ни разу не подготовился к последнему слову. Тоже, пожалуй, буду импровизировать.
Я много думал о том, что произошло за эти полтора года именно в стране в целом. Ориентировался на наше дело, на то, с чего все началось, на 2017 год, на то, как следователи ориентировались на, например, выслугу перед начальством, на то, что вот так вот забавно совпало, что как только чемпионат мира по футболу, о котором я даже не знал, потому что совершенно не интересуюсь футболом и президентскими выборами, — раз, и всплыло наше дело. Все прям так совпало удачно, так складывается хорошо. И за все это время очень большая общественная поддержка, на мой взгляд даже необычайно. То есть чем больше происходит давления со стороны силовых структур, тем больше людей реально выходит на улицы, кричит о несправедливости, следит за всем этим и реально поддерживает. Я никогда не думал, что просто получить обычное письмо — это настолько необходимо, так важно, что это очень значимо для меня.
Я стал интересоваться судами. И я вот не уверен, возможно, конечно, глупость скажу, мне кажется, наш суд это первый, где сторона обвинения оправдывается. Я сразу должен еще сказать то, что не испытываю совершенно никаких негативных чувств к гособвинителю, несмотря на то, что мы здесь по разные стороны. По той простой причине, что он точно такая же жертва ситуации, точно также просто бросили на амбразуру. На самом деле я считаю, что это тоже несправедливо по отношению к нему.
Как вчера кто-то говорил, что суду тоже на самом деле подкинули очень нелегкую задачу — разбираться просто вообще не пойми в чем. У меня такой вопрос к суду, на самом деле риторический: у вас было, наверняка, не одно дело по терроризму, вы видели, как себя ведут люди, видели, как они выглядят. Вот элементарно взять Армана Сагынбаева. Какой он террорист? 55 килограмм. Я не представляю, вживую ни разу ни одного террориста не видел. Василий Куксов, у которого туберкулез, тоже не более 60 кг. И у меня голова постоянно болит, я в обмороки здесь прям на заседаниях падаю. О чем это? Про что?
Мы нормально общаемся с конвоем, например, несмотря на то, что нас обвиняют в том, что мы должны были им противодействовать. Они такие же ребята, слушают ту же музыку, с кем-то реально интересно общаться даже. Что еще сказать по этому поводу? Недавно перечитал замечательную книгу «1984». Честно, эта книга просто замечательно подходит под наше дело. Там есть такое понятие как «свод всех ересей», у нас тоже есть такой документ… «полиция мыслей», «инакомыслие» — то, собственно, в чем нас и обвиняют.
Ещё очень забавен тот факт, что на суде звучала фраза, которая, честно говоря, меня немножечко из себя вывела. Не помню, в каком контексте она была и из каких она документов. Там была фраза про «убийство детей ментов». Так вот у меня отец — бывший сотрудник полиции. То есть я должен был, согласно нашему обвинению, действовать против себя в первую очередь, это во-первых. А во-вторых, ребята, с которыми мы сейчас очень хорошо подружились, вот они тоже должны были действовать против меня. В чем вообще суть? Насколько это абсурдно? Это немыслимо.
Подобных дел сейчас в России, насколько мне известно, достаточно много, вот даже Влад, например, приехал нас поддержать. Дела настолько нелепо шьются (правда, шьются, я не могу сказать другого слова), что они просто сыпятся на глазах. Процессы правда показательны. И там правду сказали, что он сработал в обратном порядке. Да, правда, гособвинитель сработал восхитительно, спасибо вам большое. Тут мало что можно ещё сказать, просто я хочу, чтобы люди, которые поддерживают, которые слышат, чтобы они следили за подобными ситуациями, в случае если они возникнут, особенно на первых порах, потому что это просто необходимо. И хочу поблагодарить их за это. Общественность очень много для меня теперь значит. И, помните, я недавно поздравлял всех с Новым годом, там в конце была такая замечательная шуточка. Хочу вам всем сказать то же самое: мурмур.
У меня все.
Андрей Чернов
В ходе процесса много накопилось возмущения по поводу всего происходящего. Но если честно, даже ничего говорить не хочется, потому что в процессе все вопиющие нарушения всплывают по одному, а когда в прениях все разом слышишь… Я не понимаю, о чем вообще говорить можно.
Василий Куксов
Я начну с того, что я бы хотел поблагодарить и благодарю всех участников процесса, и тех, кто присутствовал на наших заседаниях, слушателей, наших защитников, подсудимых и уважаемый суд. Я хотел бы отдельно поблагодарить суд за то, что процесс сделали открытым. Это дало возможность увидеть все многим людям, кому небезразлична наша судьба. Эта мысль меня согревает. Также согревает мысль, что я не забыт до сих пор, и, надеюсь, никогда не буду забыт своими родителями, супругой, друзьями. Хотел бы отдельно поблагодарить свою маму и отца. Мама у меня сама кротость, скромность, отец правдоруб, наверно я взял от них эти качества. Отдельно хотел бы поблагодарить СМИ, потому что они освещают наше дело. Я благодарен, что хотя бы наше дело освещено, а сколько таких — возможно сотни и тысячи тех, кого возможно уже осудили, а про них никто и не вспомнит.
Мы с подсудимыми и с адвокатами прошли долгий путь, было много всего, начиная с… Разные сложности были, мы с ребятами и не знакомы были, кроме Ильи я никого не знал. Но я очень рад, что мы подружились. Всех подсудимых, как я понял за время судов, так как до этого мы практически не общались, объединяет, что мы все верим в добро и что-то лучшее. Это по-разному можно назвать, вегетарианство, антифашизм, мы схожи в этом. Мне жаль, что я не знал их раньше даже. Огромное уважение у меня, конечно, к Илье Шакурскому, очень приятно, что в такую минуту есть такой крепкий друг и товарищ рядом, но лучше бы он находился дома. Я до последнего времени надеялся, что сторона обвинения откажется от такого обвинения, возвратит дело на доследование, что-то изменится. Я до сих пор верю, что может быть что-то изменится, здравый смысл во всем этом возобладает. Я хочу сказать, что в общем мне не о чем жалеть. Многие говорят, знал бы где упадешь, — соломку бы постелил. А я бы не подстелил никакую соломку. Я не жалею о дружбе с Ильей, о своих жизненных принципах, в которые я верю. Ведь судя по нашему процессу, упасть можно везде, даже абсолютно ничего для этого не делая, поэтому непонятно, куда нужно стелить эту соломку.
Чего-то плохого я не делал. Покажите мне того человека, которому хоть кто-то из нас причинил зло. Вот Илья правильно сказал, у него возникает вопрос, — за что? Меня тоже волнует этот вопрос, и постоянно этот вопрос возникает, когда сидишь уже третий год, разбираешься в этих бумагах, что-то выписываешь, отмечаешь и думаешь, — вот зачем мне все это надо? То есть просто ни за что взяли, посадили, сказали, — вот тебе 39 томов, сиди с ними и разбирайся.
Следователь мне еще в середине следствия говорил, что этот процесс будет показательным, — вас посадят, чтобы другим неповадно было. Антифашистам, анархистам. Чтобы не собирались, не кучковались. Но по-моему всем стало очевидно, что этот показательный процесс теперь работает в другую сторону. Я надеюсь, что есть еще неравнодушные люди, которые наблюдают за этим, которые все это осознают. Надеюсь, что когда-нибудь в будущем на каком-нибудь уроке права лектор придет и скажет, — сегодня мы рассмотрим дело, которое началось в 2017 году. Вот так делать нельзя, таких нарушений допускать никак нельзя.
Еще конечно пару слов вообще про обвинение. Тысячу раз говорили, что абсурдно и так далее, но ведь это просто невозможно. Даже то, в чем нас обвиняют просто невозможно. Ну это как, — всемером какие-то перевороты. Я не могу этого понять… Это все равно, что найти группу грабителей, которые хотели ограбить банк с помощью телефона. И все равно мы третий год здесь, никого это не волнует.
Закон должен защищать человека, поддерживать принцип справедливости, правду, в конце-концов, мораль. А какая мораль по поводу того же Зорина, в чем тут мораль? Человек оговорил друзей, и ему за это свобода. Ну как же… Нас с детства учат доброте, дружбе. Кому эти сказки добрые пишут, книги, потом просто вот так… Показательное поощрение, что Зорин так поступил — он молодец, а кто остался на своем, кто с самого начала говорит правду — тот сидит. Страдаем не только мы, не только я боюсь, что меня осудят, дадут мне большой срок. Да, конечно, я этого боюсь, не скрываю. Но ведь действительно страдают не только семь человек, — страдает вся наша семья.
Я уже начал говорить про смысл правосудия, я не особо владею юридическими терминами. Но вот что от меня хотят? Я об этом думаю постоянно. Тюрьма, как написано в законодательстве, должна исправлять человека. Что еще во мне должно исправиться? Был я антифашистом, я и сейчас антифашист. Кем я должен стать, фашистом? Занимался я любительским спортом. А сейчас превратился в скелет, потерял здоровье. Какой прок, для кого это нужно? Итак уже все настрадались. То, что произошло, уже имеет необратимые последствия. Заключение повлияло на наше здоровье, психику родственников, моя семья разрушена. С этим заболеванием я теперь просто изгой. Даже если я выйду из тюрьмы, как я пойду в гости к друзьям, у которых уже дети маленькие? Все от меня будут только сторониться. Ради чего все это? Чтобы кто-то получил свои награды, премии?
Хотел бы сказать, — то, что запросил прокурор — это просто несообразно всему, что мы здесь слышали. Это сумасшедшее количество лет за какие-то походы, фримаркеты, акции. Я так и не понял, извините, какой я террорист, и цифры эти, это просто… Приговор — страшное слово в обиходе, но это я даже не знаю… Это я так думаю, а что думает Дима Пчелинцев или Илья? Им же вообще…
По поводу того, что вообще осталось. Если честно, эти цифры опять же, меня они поразили. Я просто не знаю, куда потом возвращаться. Мою жизнь растоптали, из-за этого ломать еще и жизнь супруги я не хочу. Родители у меня пожилые люди, им по 60, то есть куда мне потом? Возвращаются туда, где ждут. Получается, что и возвращаться будет некуда. Наверно, на этой печальной ноте я и закончу.
Арман Сагынбаев
Больше 2 лет я занимался только одним — изучал это уголовное дело, анализировал, отмечал что-то, как я думал важное. Следствие закончилось, и я могу вздохнуть чуть больше, чем во время расследования, предварительного и судебного. Но есть вещи, которые важнее для меня были, остались и будут всегда важными. На последнем месте, может быть это странно, — программирование и новые технологии. Помимо того, что это хобби для меня, это еще и способ заработка, чтобы поддерживать свою жизнь. На втором месте — веганство, потому что любая жизнь священна. На третьем — месте наука, потому что это единственный способ познания истины и окружающего мира. И я думал, что самое важное это моя жизнь, потому что без моей жизни все остальное не имеет значения. Я надеюсь, что если приговор будет обвинительный, за время пока я буду находиться в колонии, я не лишу себя жизни. Но сейчас я знаю, что есть нечто еще более важное, чем моя жизнь — это жизнь моих матерей и отцов, братьев и сестер, о существовании которых я узнал только здесь в тюрьме, и конечно жизнь моей дочери. Это их счастье. Я понимаю, что если мы все-таки останемся в колонии, приговор будет обвинительным, то произойдет нечто страшное. Все наши родственники потеряют счастье, а жизнь без счастья не имеет смысла. Спасибо.
