Публикуем обращение фигурантки дела о нападении на офис Едра Елены Горбань. Пример того, как нельзя вести себя на допросе. К сожалению, Елена наступила на все грабли, на которые только можно было наступить. Редакция выделила по тексту ее косяки (Елена сама проанализировала свои действия), рекомендуем каждому с ними ознакомиться и убедиться, что давно сформулированные правила безопасности многими воспринимаются как пустой звук, как и опыт совсем недавних репрессий.
С февраля 2018 года я прохожу по делу о разбитом окне офиса ЕР, по которому сейчас обвиняется Азат Мифтахов. С этим обращением я выкладываю предъявленное мне обвинение, а так же те мои показания, которые у меня есть в наличии — моя часть с очной ставки с Алексеем Кобаидзе и показания в качестве обвиняемой (которые почти идентичны данным ранее показаниям в качестве свидетеля и подозреваемого)
Касательно предъявленных обвинений и юридической стороны вопроса. Это пока что не окончательная их версия, по-идее, нам ещё должны их перепредъявить. В частности, ожидается, что в окончательной версии не будет ничего про использование оружия. Как я понимаю, следствие может писать что угодно, не особо опираясь на реальные факты, и трактовать действия в соответствии с любой статьёй, особенно на промежуточных стадиях до сдачи дела суд.
Как сообщалось в СМИ, после задержания Азата дело было переквалифицировано на статью 213.2 хулиганство (до 7 лет ареста), до того же в течении года нам предъявлялась 214.1 вандализм (до 3х месяцев ареста). Это было сделано с целью закрыть Азата в СИЗО, статья 214.1 не позволила бы это сделать.
Что касается переизбранной статьи, то сравнивая известные мне обстоятельства дела и статью 213 хулиганство, могу сказать следующее. Само определение “грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу ” характеризует в нашем случае факт разбитого окна, повлёкшего “незначительный имущественный урон”, произошло это в спальном районе в безлюдное время. Само определение явно не соответствует нашим действиям.
Далее, имеется несколько обязательных условий для применения этой статьи, из которых в данный момент следствие использовало два.
Действие должно быть совершено:
а) «с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия» – как я говорила, использование оружия нам обещают убрать, тк в деле нет предметов, признанных экспертизой оружием, ровно как и нет потерпевших лиц, в отношение которых эти предметы могли бы быть использованы как оружие. Возможно, слово «обещают» кого-то напряжёт, но мой адвокат был спокоен на этот счёт, так что я тоже пока что не паникую)
б) по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы” – видится, что мотив “политической ненависти” будет тем, из-за чего нас попытаются обвинить по этой статье. Этот пункт является отяжеляющим фактором, используемом и для других статей, и сам по себе очевидно спорен (желающие могут почитать об этом дополнительно тут https://justicemaker.ru/view-article.php?id=21&art=70).
Но, не смотря на его абсурдность, оспаривать этот пункт скорее всего придётся. Им надо будет доказать, какие именно мотивы нас побудили на действие, что по-хорошему потребует либо прямого признания каждого из нас его мотивов, либо экстрасенсорных способностей по прочтению мыслей у следователей, т.к. кроме самих участников нет никого, кто мог бы утверждать о мотивах каждого из нас. Но на деле следствие вероятнее всего попытается ограничиться косвенными аргументами, типа анархических убеждений.
Так же есть текст, выложенный в сети вместе с публикацией видео, однако нет ни экспертизы этого текста, ни вменяемого кому-либо обвинения в его публикации. Публикацию приписывали Святославу Речкалову, не имевшему на деле абсолютно никакого отношения ко всё этой истории, но, к счастью, он уже давно в безопасном месте и ничего предъявить ему не смогут.
С учётом всего сказанного я считаю, что неразумно признавать вину по искусственно натянутой статье и соглашаться на какое угодно обвинение, отказываясь от разбирательства дела, даже в наших условиях. С таким же успехом нам могли предъявить, например, терроризм и так же предложить особый порядок и признание вины и осудить без разбирательства, когда только что трактовали те же действия по гораздо более мягкой статье. Считаю, что однозначно нужно дать адвокатам шанс разрулить это дело в более реалистичную статью, а не подписываться под все хотелки следствия.
Теперь я должна высказаться по поводу своих показаний. Желание их опубликовать сохраняется у меня уже очень давно, но я не хотела рисковать до завершения следствия и суда [показания имеют значение не только для тех, кого они касаются, но и для тех, кто просто общается с теми, кого они касаются. Пытают не только обвиняемых.] (кто знал, что всё затянется настолько), да и острой необходимости в публикации не было, так что ранее я показала их лишь тем, кому сочла необходимым. Желание осветить их появилось у меня по причине того, что в них много недопустимых вещей, и мне не хотелось бы скрывать это от людей. Мне бы не хотелось, чтобы такие вещи замалчивались и забывались, а люди, с которыми я как-либо сотрудничаю или буду сотрудничать, должны иметь возможность про них узнать и самостоятельно оценить. Так же, с более подробными пояснениями моего морального состояния и моих мыслей в день задержания, этот рассказ может быть полезным для кого-то, кто ещё не оказывался в подобной ситуации, но столкнётся с допросами в будущем.
Окончательное решение о публикации всех имеющихся у меня материалов я приняла после последнего суда по продлению срока Азату. На это мало кто обратил внимание, но в самом конце судья, зачитывая решение о продлении ареста, упомянул мои показания в одном ряду с показаниями псевдопетрова как якобы подтверждающие вину Азата [не бывает просто показаний. Любые детали мусора могут выгнуть самым неожиданным способом и превратить их в “доказательства”]. На мои реквизиты проходит один из двух сборов средств на Азата, я занимаюсь передачками и вообще всячески стараюсь ему помогать. Помимо того, что его проводят по моему делу, что уже было бы достаточным для моей активной помощи, он так же мой друг. Ни в моих показаниях, ни в показаниях Алексея Кобаидзе нет ничего, что подтверждало бы участие Азата в нападении на офис, и, насколько мне известно, никто из фигурантов его не опознал и не оговорил. Возможно, таким образом следствие решило посеять разобщённость и недоверие среди следящих за делом. Чтобы они больше не пытались страдать такой ерундой, я опубликую всё, что имею.
Надеюсь, что всем, кто будет оценивать мои показания, очевидно, что следствие ещё не закончено, а за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность. Местами я не буду в полной мере выражать свои мысли из риска навредить себе дополнительно. То, что действительно в этих показаниях важно, я отмечу и объясню, насколько это возможно.
Началось всё с обыска ранним утром через пару недель после нападения на тот офис. Нашли меня благодаря тому, что я хорошо засветилась на камеру в метро. Не скажу, что обыск был абсолютно непредвиденным, но по какой-то причине, видимо, из-за чрезмерной самоуверенности, я ожидала, что столкнусь с ним гораздо позже.
Про то, что надо сделать, когда к тебе вежливо стучат в дверь (т.е. без спецназа, который выносит дверь раньше, чем ты проснёшься) – а именно, позвонить в правозащитные организации, например, в овд-инфо, с просьбой срочно помочь с адвокатом (ну, или связаться с таковым, если у кого есть свой адвокат на связи) – про это я даже не подумала. Позже тем же днём Коба поступит как надо, и дождётся приезда адвоката, благодаря чему избежит дачи показаний сразу при задержании. У меня же в тот момент состояние было шоковым, и я хаотично металась по квартире и не пыталась вспомнить простые инструкции, как нужно себя вести — думаю, во-многом потому, что я читала их поверхностно и не представляла этой ситуации вживую. Всё, что я сделала для оповещения внешнего мира о своём положении – написала кому-то из друзей, а дальше скорее вырубила все средства связи, чтобы до них не добрались во включенном состоянии (слышала, что телефоны и планшеты так взломать сложнее).
Я живу с родителями, и для них эта ситуация оказалась совершенно внезапной. Единственное, почему они не открыли дверь сразу – потому что не поверили, что нас штурмуют менты, а не грабители. Естественно, никакой психологической поддержки я от них тогда не ощутила, только истерики от мамы с криками, чтобы я сейчас же отдала полиции всё, что они хотят у меня найти. Впрочем, их сложно в этом обвинить.
Изначально я не спешила признавать своё участие. Начиная с обыска опера пытались со мной уединиться, установить психологический контакт и убедить, что отрицать очевидное бессмысленно. Обыск длился с 6 утра и часов до 11 и продолжился многочасовой поездкой в ОВД в Ховрино для сдачи ДНК и отпечатков в сопровождении всё тех же общительных силовиков. Почему-то в такие моменты все опера считают, что время, когда ты спал несколько часов и пребываешь в тяжких сомнениях по поводу своей дальнейшей судьбы — это лучшее время, чтобы оспорить твои анархические убеждения, ведь ты очевидно сейчас готов поговорить с ними о политике и мироустройстве; все эти бесконечные дерганья то на философствования, то на промыв мозгов по поводу показаний очень выматывают, несомненно.
Наконец, ближе к часу, меня доставили на Тульскую, где мне пришлось ещё минут 40 пообщаться с полутором десятков силовиков, очень заинтересованных в акциях НС и моих связях с их участниками. В НС я не состою, и тут они, полагаю, никаких особо важных сведений от меня не добились, за исключением того, что убедились в том, что я – именно тот человек, которого они искали за окно. Видео с того вечера было выложено на ресурсах анархистов, включая НС, потому анархистские взгляды являлись косвенной уликой. Я изначально не планировала скрывать своих взглядов, мне казалось, что по моей странице вк (к сожалению, я слишком поздно занялась её «чисткой») [звучит смешно, ВК не место,в котором что-то можно “почистить”], а так же благодаря посещению публичных лекций по анархизму я уже должна давно была быть в их списках. Однако это видимо было не так. На мой вопрос к одному из них в самом начале «А вы эшник?» они отреагировали репликами между собой в духе «точно она». Возможно, если бы я заранее побеспокоилась о сокрытии своих взглядов и полностью бы отказалась от разговоров с операми, то они не были бы столь уверены на мой счёт.
Наконец, ближе к 2м часам появился дознаватель — хвастающийся своей бесчувственностью и беспринципностью и охотно готовый орать на тебя матом человек, идеально подходящий на свою роль.
К моменту начала показаний я уже решила, что признать своё участие будет лучше.
Во-первых, сказалось отсутствие веры в следствие и суды и чувство всемогущества силовиков — я прекрасно помнила суды по продлению ареста Бученкову, когда всем было плевать, что он даже близко не похож на человека с фотографий, которого в нём хотели опознать. И тут все эти люди, и они знают, что окно била именно я и уже не отпустят меня по хорошему. Если ещё за день до того я бы сказала на вопрос о задержании что-нибудь про отсутствие у них доказательств — мол, мало ли, увидели моё лицо на камере в метро, ну гуляла я там, – то тут восприятие резко перевернулось, и изъятая у меня одежда (даже пусть не вся была той, но кому есть дело, вспоминая Бученкова?) уже стала казаться достаточным основанием, чтобы меня осудили.
Второе — абсолютное незнание всех законов и процедур допроса. Они очень успешно убедили меня, что этот допрос — моя первая и единственная последняя возможность что-либо признать, если я надеюсь на смягчение от признания. Даже не на уровне слов, а на уровне ощущений. Это конечно жутко глупо. Позже уже мой адвокат рассказывал мне подробно про то, что показания можно давать и менять на протяжении всего следствия, но тогда для меня это было неизвестно. Скорее всего, как и с порядком действия при обыске я что-то слыхала, но всё мимо.
Третье — по сути, моя задача в тот момент должна была свестись к тому, чтобы дождаться адвоката, твердя им про 51 статью и отказ от показаний. Избежать поспешных первых показаний без адвоката, по которым, как общеизвестно, и осуждают потом людей. Но я совершенно не ожидала, что в тот день у меня будет адвокат! То ли потому, что недооценивала оперативность, с какой правозащитники помогают задержанным в Москве, то ли не была уверена, что кто-либо, кроме родителей, уже в полной мере понял происходящее, а родители мои к такому подготовлены не были. Потом уже я узнала, что адвокат Сидоркина часами не могла ко мне попасть, тогда я и не предполагала такого.
И четвертое — это мне сейчас кажется верхом глупости, но тогда я была убеждена, что за разбитое окно дадут административку, и новость, что меня берут по статье со сроком до 3х лет (изначальная часть первая не предусматривает наказания страшнее 3х месяцев ареста, только часть третья, но дочитавшие до этого момента уже поняли мои познания в области законодательства). Я понимала, что анархистам предъявляют на ровном месте терроризм и выбивают показания пытками, как в деле «сети», и что это не игры, но известия, что без всяких фабрикаций и подтасовок за реальные мои действия мне сходу могут дать три года меня сильно подкосила, и именно она заставила меня задуматься, как мне лучше выкрутиться из этой ситуации с минимальными потерями не только для товарищей, но и для себя самой. В таких ситуациях в кабинете следователя мысли о своём будущем становятся гораздо более осязаемыми, чем когда идёшь бить окна, и они обязательно придут — к ним тоже нужно быть заранее готовым. А ещё советы в стиле «хочешь нарушать закон — читай уголовный кодекс» очень верны. Было глупо идти на такие вещи, не ознакомившись с возможными уголовными статьями, и узнать потом возможные сроки не самому заранее, а от ментов и внезапно.
Первая из описанных выше причин признания вины на мой взгляд выглядит самой аргументативной и действительно имеет место быть, и про количество беспредела в судах рассказывать нет нужды. Но это разумеется не значит, что нужно самому помогать себя закапывать и делать за них их работу. Как я уже упоминала, общеизвестна практика выбить показания сразу после задержания и закрывать по ним. Можно гадать, что было бы, не признавай я участие. Дознаватель угрожал переквалификацией на хулиганку и СИЗО – не знаю, смогли бы они вообще переквалифицировать тогда это дело на хулиганство до моих показаний. Но как минимум даже по вменяемой изначально статье, 214той, я тогда наговорила на более тяжёлую её часть, признав групповой сговор. Это сильно упрощало задачу посадить меня в сизо, если бы они имели такое желание. По итогу на пустом месте, имея только косвенные зацепки, они получили от меня отличный протокол, что точно не улучшило моё положение.
Хуже, что дело не ограничилось моим положением. Изначально мои показания начались примерно так «ну, мы там были, и потом я разбила окно». Добившись старта, они долго и муторно стали вымучивать из меня всё больше подробностей, давая понять, что так их не устроит и не повлияет ни на что. И я, уже сдав себя, начинала играть в торги и попытки усидеть на двух стульях, боясь при этом как-то очевидно соврать или тому, что мне не поверят. Это изначально была провальная идея: я была крайне подавлена, измучена, а против меня сидел десяток профессионалов. Может, кто-то гораздо более умный и мог бы справиться с задачей, но я никому не советую пробовать. В итоге в моих показаниях появилось несколько мест, где нас могли бы дополнительно отследить по камерам, точное количество участников (-Вас было 5ро? -Да. -Среди вас были ещё девушки? -Нет -Ты и 4ро парней? – Да — Мы видели там ещё одну девушку, значит, вас было 6ро). Появились роли стоящих на стрёме (мне даже в голову не пришло, что я могла бы сказать, что ещё двое парней просто не участвовали — об этом я догадалась уже после, только когда сказала, что участия не принимала вторая девушка, которая реально не участвовала. Я так туго соображала в тот момент, что даже до этого не догадалась). Это не считая того, что из моих слов вышло, что в целом вся операция была спланирована заранее, была группа и заранее распределённые роли итд.
Помимо описания общего хода событий, камер и наговоренных по глупости вещей, были два момента хуже.
Примерно в середине допроса мне показали фотографию Алексея Кобаидзе и назвали его фио (я тогда знала его только по прозвищу Коба). К тому моменту я уже убедилась, что их стандартные заявления, будто остальные участники уже пойманы и давно дают на всех показания — известная тактика на допросе — это фальшь, они это очевидно выдавали. Насчёт Кобы же я тогда посчитала, что он, так же, как и я, был задержан утром (На деле он был задержан гораздо позже, после работы. В день Х он засветился на входе в автобус, а его фото уже были в базе, тк он уже имел административку и был известен, как активист). И тогда, из-за тех же причин, по которым я дала показания на себя, я подтвердила и его участие [приняла решение за другого человека, сдала его, из-за своих умозаключений]. Мне казалось, что нас — уже вычисленных — ничего не спасёт, и я надеялась, что Коба расценил положение дел так же, и после признания участия нас всё же отпустят.
Мысли вроде того, что я без учета позиции другого человека по этому вопросу даю на него показания, и что этого не стоит делать, в полной мере дошли до меня на следующее утро в ивс. Что конкретно я думала про это на допросе я уже не вспомню (то ли от времени, то ли от состоянии в тот момент, но многие ощущения с того дня я уже не могу вспомнить), наверное, тогда мне такое показалось бы неважным, потому что я уже заранее похоронила мысль, что у нас есть возможность избежать осуждения. Конечно, этого нельзя было делать из принципа не давать показаний на других, чтобы мне не казалось тогда лучшим или неважным.
В итоге так получилось, что Коба прибыл на допрос поздно вечером с адвокатом, и по его совету отказался от допроса в ночное время. Кобу посадили в пресс-хату с промывом мозгов со стороны другого “заключенного”, настоятельно советовавшего ему написать чистосердечное признание. На второй день это возымело действие, и признание он написал [общеизвестный типичный метод, когда первую камеру подсаживают наседку]. Вообще, в таких случаях подставные заключенные могут как расспрашивать о деле для передачи сведений следакам (в том числе, и запись разговоров), так и оказывать психологическое давление. После двух суток в ИВС нас доставили в отдел для допроса Кобы и на очную ставку. Так как мы оба по итогу признали участие и своё, и друг друга, то далее с учётом мнений адвокатов мы решили уже не менять показаний и не отказываться от показаний друг на друга, так как практического смысла в этом уже не было.
Самое плохое, что было мной сказано, было сказано формально после окончания допроса. Под конец, помимо прочих тревог добавился страх, что я уже наговорила ненужного. Это скользкая дорожка, когда начинаешь думать, можно тут что-то добавить ещё или нет. Но всё, что было мной сказано до того момента, было сказано в ответ на прямые вопросы, со многими из них мы бились подолгу. В конце же дознаватель разыграл небольшое представление — начал кричать, что сказанного недостаточно и что я с этим всем уеду — такие вещи повторялись на протяжении допроса — а затем сказал твёрдое, что раз так, то дело моё, я свой шанс упустила. И вышел из кабинета. Такая уловка возымела действие — когда я уже настолько себя сдала, продолжала бояться за дальнейшее, а так же начала мучиться из-за мыслей, что могла сказать и точно же уже сказала лишнего (все ли только ошибки заметила, был вопрос), столь многого мне уже стоили показания, и тут это всё будто впустую. Далее меня мотивировало сугубо желание улучшить своё положение. Я решила сделать ещё шаг вниз по этому пути по выдачи крупиц информации, и подумала, что можно сказать про ники в ваере [это уже на грани сотрудничества]. Тогда мы пользовались этим мессенджером для переписки, он не требует телефона при регистрации и считается среди активистов безопасным и анонимным. Справедливости ради стоит отметить, что тогда я не могла быть столь уверена в его безопасности, как сейчас, когда прошло много времени и ни в одном деле ещё так и не появилось в доказательствах логов из этого мессенджера.
Я что-то сказала про ники. Мне заботливо подсунули бумажку и ручку. Возможных ников было трое (меня и Кобу знали, у присутствовавшей девушки ваера не было). Один из них я не назвала. Второй…ну, я его плохо помнила, написала, с каким словом он был созвучен. Третий человек в качестве ника использовал имя. Одного ника было мало, а соврать я тогда боялась – думала, что телефон могут взломать и увидеть, что ник иной. Таким образом я назвала в качестве ника то имя. Практического смысла в этом было естественно ноль.
Когда я подписывала, уже с адвокатом, те же свидетельские показания как обвиняемая, в них была дописана информация про второй ник, и сказанное имя — не как третий ник, а как имя участника. И там же было дописано, что он был оператором (снимал процесс на видео). Кажется, меня это тогда удивило, но я так и не смогла наверняка вспомнить, был ли мне задан вопрос о его роли и я отвечала, или же, может, вписали для проверки (из моих показаний выходило две оставшиеся роли — оператор и двое стоявших на стрёме). Если я и подтвердила про оператора, то из моей памяти это оказалось стёрто форевер. При чтении показаний я чувствовала себя настолько уничтоженной, что не пыталась ни оспорить эти моменты с именем/ником и ролью, ни прочитать вообще как следует — Сидоркина меня одёрнула, когда я уже тянулась расписываться. В показания, в частности, было вписано, что до окна я ходила на акции с трафаретами «по мотивам политической ненависти к государству». При обыске у меня нашли один свежий не использованный трафарет, а на допросе я старалась, чтобы мне поверили (как если бы это могло что-то изменить…), потому не стала отрицать и сказала, что ранее я ходила одна для агитации с трафаретом. Про мотивы вписал уже дознаватель. Как я потом узнала, в тот день до меня он допрашивал моих коллег с работы, и одному пытался вписать, будто я вербовала его для участия в НС (вербовка в экстремистское сообщество — это 4-8 лет, в отличии от участия, 3-6).
Сидоркина мне советовала брать 51, а свидетельские показания — сказала, что может в суде их оспорить, тк они даны без адвоката. Но свидетелю и не положен обязательно адвокат. У меня не было уверенности, что после подписания тех же показаний дознаватель меня отпустит (после своего наигранного концерта и названного мной имени он вдруг по возвращении мне сообщил, что ко мне тут адвокат пришёл, и что если я подпишу с ней в показаниях обвиняемого, что сказала ранее как свидетель, то он мне изберёт подписку о невыезде). Но в чём у меня сомнений не было точно, так это в том, что суд наплюёт на все ходатайства и оспаривания и никуда мои свидетельские показания уже не денутся, как и сообщенные полезные сведения уже никто не оспорит и не обжалует. Так что показания я решила оставить. После двух дней в ИВС нам с Кобой действительно выбрали подписку. В конце концов я решила, что это от того, что из нас выжали достаточно много, а на свободе мы были полезней, потому что могли выдать свой круг контактов.
В марте были задержаны ещё двое фигурантов нашего дела, но ни на какие опознания и очные ставки нас с Кобой не вызывали. Меня с тех пор вообще не тревожили вплоть до нового обыска в феврале 19го года из-за знакомства с Азатом. Кобу вызывали ещё несколько раз. После допроса он приезжал ещё на несколько неформальных бесед без адвоката, в надежде, что сможет не наговорив лишнего сам узнать о том, как продвигается ход следствия [если человек сам ходит на “беседы” к мусорам, то как можно быть уверенным в том, что его не завербовали?]. Без деталей могу сказать, что эти попытки большим успехом не увенчались, а некоторый вред с них был. Плюсом, это вылилось в дополнительное давление типа приходов к нему эшников в 2 часа ночи с напоминанием, что не стоит расслабляться. Если они видят, что человек идёт на контакт, то они будут давить только сильнее в надежде раскрутить.
Я надеюсь, что из всего мной написанного очевидно, как вести себя на допросе не надо и к чему можно придти, когда приходить туда вроде и не собирался. И кому в реальности все те показания помогли. Возможно, если бы не показания, если бы не готовое к переквалификации дело с неустановленными участниками, под которых можно подписать любого и которое мы помогли подготовить, то Азата бы не смогли сейчас посадить за окно. Не стану писать, что он был бы свободен, раз его так хотели посадить, но то, что он сидит по нашему делу, теперь тоже часть последствий от сказанного на допросе.
Последнее, что хочу сказать, так это то, что делом о разбитом окне всё может не закончиться.
То, что нас всех пытаются связать с НС, то, что вписывали в показания моего коллеги про вербовку, пытки через месяц Речкалова с требованием признать его себя лидером НС, пытки анархистов из Челябинска, где одного из них так же заставили назвать себя лидером местной ячейки, вменяемое на судах Азату якобы членство в НС, обыски сотен подписчиков каналов НС в интернете — всё это заставляло ожидать признание НС экстремистской организацией и большого дела с большими сроками и дальнейшими рисками любому активисту анархисту пройти как участник НС и сесть до 6 лет за какой-нибудь уличный активизм типа расклейки листовок, не важно, имел бы он на деле отношение к НС или нет.
Дополнительную тревогу вызывает первое дело против Азата – возможно, через него они хотели бы сделать НС не только экстремистской организацией, но и террористической, связать со взрывом офиса ФСБ Михаилом Жлобицким и с Сетью (про Сеть в частности упоминали Речкалову в угрозах во время допроса). Какими бы ни были амбиции силовиков, сейчас они медлят и вряд ли у них достаточно оснований для такой фабрикации. Но сбрасывать со счетов возможность таких намерений нельзя.
