Несладкая эмиграция

От редакции: мы выражаем сожаление, что анархистские движения европейских стран не помогают анархо-беженцам оставаться нелегально, и тем самым способствуют постыдной процедуре получения политического беженства. Прося помощи у государства спастись от репрессий другого государства, анархо-беженец легитизирует “доброе” государство. 

Представьте себе, что в Россию приезжают немецкие анархисты и просят помочь получить убежище на основании преследований за анархисткие акции в Германии. Какими глазами будете смотреть на них вы?

В европейских странах и тюрьмах анархисты тоже подвергаются репрессиям и тоже страдают. Кроме собственной безопасности нельзя терять собственное политическое лицо. 

---

Святослав Речкалов

Я жил в Москве, снимал квартиру в Чертаново. У меня диплом повара, но из-за интереса со стороны органов мне приходилось работать неофициально. Большую часть свободного времени я занимался общественной деятельностью, читал книги и путешествовал. В 2007 году присоединился к анархистскому движению, участвовал в борьбе с точечной застройкой, вырубкой парков, против полицейского беспредела, против результатов выборов 2011—2012 годов и российской агрессии в Украине.

Активно участвовал в деятельности анархистского движения, боролся с мошенниками, бандитами и квартирными рейдерами. Случалось, на меня нападали эти самые бандиты.

Накануне президентских выборов 2018 года анархисты начали проявлять особую активность, проводить уличные акции и масштабные кампании. К примеру, в феврале и марте прошла большая международная кампания в поддержку фигурантов дела «Сети».

И началась волна репрессий. Было очевидно — чем ближе выборы, тем масштабнее репрессии. В начале марта Путин на совещании с силовиками отдал приказ найти и наказать организаторов несанкционированных уличных акций. Спустя две недели, 14 марта 2018 года, меня задержали.

Задержание и пытки

В тот день я проснулся в шесть утра от того, что мою дверь вышибают. Через минуту в квартиру влетел вооруженный спецназ в масках, броне и шлемах. Они направили на меня автоматы, уложили на пол. Следом ворвались сотрудники центра «Э». Они кричали, что я лидер анархистов и организатор протестных акций последних лет. Сразу предложили сотрудничать, в противном случае угрожали неприятностями и сроками — все по классике.

Это не стало для меня сюрпризом — чего-то подобного я ожидал последние несколько лет. Я был готов к тому, что меня арестуют, но думал, что буду молчать и освобожусь уже к вечеру.

Да и у «эшников» на меня ничего не было, хоть они и пытались убедить в обратном и запугать тюрьмой. Они угрожали, что будут избивать и пытать меня, если акции продолжатся. Все было максимально серо и буднично, пока меня не начали пытать. Когда пытают — все воспринимается совершенно иначе.

Формально меня обвинили в том, что я участвовал в погроме офиса «Единой России» на севере Москвы. В материалах дела перечислены фамилии анархистов и их предполагаемые роли. В этом списке моей фамилии нет. Лишь потом было написано, что я опубликовал видео в паблике «Народной самообороны» «ВКонтакте» и тем самым «вступил в преступный сговор с людьми, атаковавшими офис». При этом не было доказательств ни того, что я выкладывал это видео, ни того, что я администратор этого паблика.

Во время пыток и допросов про погром офиса меня не спрашивали. Их интересовали детали каких-то акций, связи между анархистами из разных городов и объединений, личности активистов и подобное. Во время пыток мне говорили: «Вы совсем ох**ли? Какого х*я анархисты начали проводить свои акции вообще везде, во всех городах?». Из меня пытались выбить признание, что я либо организатор всех анархистских акций за последнее время, либо пишу тексты для «Народной самообороны», которыми вдохновляются все, кто устраивает акции против государства.

Мне надели мешок на голову, сковали руки наручниками и усадили в минифургон спецназа. Там двое неизвестных задавали мне вопросы о том, как и когда я стал анархистом, участвовал ли в событиях на Болотной площади, на Майдане и так далее. Они вспоминали какие-то факты моей биографии и деятельности, рассказывали мне всякую грязь о других анархистах. Когда они поняли, что я буду молчать — начали бить руками и электрошокером. Уточнили при этом, что длительность и силу воздействия шокера можно увеличить.

После угроз ударить током в пах, я стал отвечать на вопросы. Но это их не удовлетворило, меня продолжили бить током: когда задавали вопросы, когда я медлил при ответах или когда ответ их не устраивал. Я решил брать все на себя, а имена других активистов просто выдумал.

Сотрудники вели себя по-разному. Одни, кажется, действительно были идейные, излучали какую-то ненависть ко мне, моим идеям и моей деятельности. Те двое, что меня пытали, после с негодованием и отвращением говорили, что я втягиваю молодежь в антигосударственную деятельность под благими предлогами. Другие, включая старшего «эшника», были более дружелюбными. Они пытались установить со мной контакт, а когда им этого не удалось, плюнули и сказали что-то в духе: «Да по тебе видно, что ты ни в чем не раскаиваешься, считаешь себя правым и снова сделаешь все то же самое, если будет возможность. Ты вообще никаких выводов из ситуации не сделал».

У следователя «эшники» требовали от меня показаний на других активистов, и я перестал отвечать на вопросы. Мне снова начали угрожать пытками, уже при следователе. Это было страшно, но еще страшнее стать предателем и сволочью. Я не понимаю людей, которые защищают фигурантов «Сети», сотрудничавших с ФСБ и давших показания. Когда ждал продолжения пыток, даже думал о суициде, лишь бы не сдать никого. Думаю, я сломался бы, если бы пытки продолжились и усилились, но не смог бы жить с этим. Тех показаний, что я успел дать, не хватало.

Арест

Меня поместили на пару дней в ИВС на Петровке. Там было не очень плохо, и я отдохнул. В какой-то момент меня поместили в камеру к подсадному чуваку. Тот сперва пытался как-то подавить меня и сломать, но я был готов к конфронтации. Тогда он сменил стратегию на более дружелюбную — пытался поговорить со мной об анархизме, задавал вопросы о моем деле, советовал сотрудничать со следствием. Я просто перестал на него реагировать.

Когда двое суток ареста подошли к концу, меня выпустили под подписку о невыезде. Я думаю, они хотели нейтрализовать анархистов накануне выборов, и посчитали, что сделали это, когда задержали меня.

Репрессии и пытки анархистов в каждом случае имеют свои мотивы, но я бы выделил два основных. Первый — желание выслужиться. В таком случае уголовные дела штампуются на пустом месте ради улучшения статистики или новых звездочек на погонах. Второй — реакция на рост активности. В 2017—2018 годах акции анархистов вызывали резонанс. Было очевидно, что если не противодействовать, то через год движение серьезно окрепнет и разрастется.

Получение убежища

Уехать из России было сложно: у меня была подписка о невыезде и не было никаких документов для выезда за границу. Но мне все же удалось, теперь я во Франции. По большому счету, это была случайность.

Самое тяжелое — тот период, когда ты еще не выбрался из России, но уже пустился в бега. Ты не можешь спать по ночам, каждый шорох в подъезде будит тебя и напоминает о врывающемся к тебе спецназе, о пытках, и физически испытываешь эту боль снова. Я раскидывал по всей квартире и по всем карманам бритвенные лезвия, чтобы, если начнётся штурм, успеть избежать пыток.

Затем выбираешься из России и попадаешь в какое-то странное состояние, когда впереди только неизвестность. Это, конечно, тяжело психологически, но интересно и мотивирует.

Я помню первые ночи во Франции — чувство тотального одиночества и неизвестности. Нужно учиться заново каждой мелочи, вплоть до умения разговаривать. При этом мысленно застреваешь в своей старой жизни: следишь за новостями из России, читаешь, как пытают и репрессируют анархистов. И очень тяжело осознавать, что многих пытают, а я нахожусь в условной безопасности.

Проблем довольно много, кроме языка, особенно когда ты должен постоянно иметь дело с документами, это — отсутствие жилья, которое беженцам не предоставляют. Вернее, жилье ищут, но поиск может идти годами. Из-за этого во Франции очень много бездомных. Они даже создают палаточные городки, как в окрестных лесах, так и в самом Париже.

Но самое тяжелое — психологическое состояние человека, у которого рушится мир. Первые несколько месяцев мне в принципе было тяжело хоть на чём-то сосредоточиться. Я не очень воспринимал окружающую реальность. Оказавшись в относительной безопасности, я просто пытался осознать всё пережитое со мной за последние месяцы. Целыми сутками просто ходил по Парижу и пригородам, лесам каким-то.

У беженцев очень много свободного времени, и это разлагает, на самом деле. Перестаёшь ценить своё время, организовывать его, и время одновременно и медленно, бесконечно долго тянется, и вместе с тем месяцы пролетают почти незаметно.

Я довольно быстро организовал себя: приступил к изучению французского, стал больше заниматься спортом, читать, например, Хемингуэя, Ремарка.

Сейчас очень сложно строить какие-то планы, когда ты не уверен в своём завтрашнем дне, когда нет жилья и угрожает похищением ФСБ. В идеале — выучить французский язык, как-то адаптироваться во французском обществе, построить здесь новую жизнь и найти себя в этом обществе.

Илья Капустин

До задержания

В России я работал промышленным альпинистом, но была идея поменять сферу деятельности и заняться кооперативным сельским хозяйством.

Моя основная жизненная установка — ко всем относиться так, как хотелось, чтобы относились ко мне. В глобальном плане это выражается в желании жить в мире, где бы удовлетворялись потребности каждого, поощрялась инициатива и равенство возможностей, и не было бы такого отчуждения от окружающих нас жизненных процессов и других людей. В политических терминах я назвал бы себя либертарным социалистом.

Я участвовал в инициативе по раздаче еды нуждающимся, помогал в проведении ярмарок по обмену вещами, организовывал уборку мусора в парках. Также участвовал в уличных протестах против антисоциальной неолиберальной политики властей, полицейского беспредела, вредных для экологии проектов и других проблем.

Пытки

Меня задержали январским вечером 2018 года. После тяжелого трудового дня и занятий в автошколе я шел домой, на безлюдной улице недалеко от дома на меня сзади набросились около пяти человек в камуфляже. Один из них сделал подсечку, нападавшие схватили меня за руки и ноги и поволокли в сторону машины.

Я пытался вырваться и звал на помощь, поэтому меня били ногами по торсу. Через несколько секунд я уже лежал на холодном полу минивэна, меня продолжали избивать уже там. Они вывернули мне карманы, отобрали рюкзак и надели наручники. Сказали, что они из спецслужб, приказав смотреть в пол. Позже выяснится, что это была опергруппа капитана ФСБ Прудникова П. А. ФСБшники установили мою личность, и мы поехали.

Я отказался говорить больше необходимого, поэтому они почти сразу стали применять электрошокер. Начали с банальностей: «Зачем звонил Юлиану? Когда последний раз его видел?» (Юлиан Бояршинов — один из фигурантов дела «Сети», прим.ред.). Это не было тайной, и через несколько ударов я начал говорить им, что знал.

Поначалу электрошокером били в правый бок живота, задрав в местах примыкания контактов одежду. Удары заставляли тело предельно изгибаться, руки разводились, из-за чего наручники резали кисти. Что-то похожее на удар шокера чувствуешь, когда случайно с размаха бьешь молотком по пальцу.

Когда ФСБшники выяснили, что с Юлианом у меня рабочие отношения, то начали выяснять про нашего с ним общего знакомого. После каждого вопроса, и если считали, что ответа нет слишком долго, они били током. После этого стали выяснять круг нашего общения. Я понимал, что каждый названный человек может быть подвергнут той же процедуре, что и я, поэтому терпел, заявив об отсутствии социальных связей. Некоторые фамилии и места приходилось придумывать по ходу.

К этому времени мое тело было уже оголено от груди до колен, ФСБшник бил шокером в правое бедро и несколько раз ударил в пах.

От меня потребовали ответить, знаю ли я людей, имена которых они называли. Если бы я их знал, то не думаю, что смог бы долго сопротивляться, но я никого не знал. Потом прошлись по списку контактов в телефоне, заброшенной странице «ВКонтакте», почте, странам, в которые я ездил. Они спрашивали, являюсь ли я анархистом, собирался ли я или кто-нибудь из моих знакомых устраивать революцию.

Я был безумно вымотан, поэтому предложение переломать мне ноги и выкинуть в лесу показалось мне не худшим — по крайней мере я бы умер в покое и на свободе. Мы приехали и один из ФСБшников открыл дверь — я услышал городской шум и обрадовался этому.

После был допрос в ФСБ, обыск, изъятие техники, разные угрозы, в том числе подкинуть гранату, посадить, создать проблемы и другие вещи, на которые я уже особо не обращал внимание. К утру меня обескураженного оставили в квартире среди разбросанных вещей. Очевидно, что от меня им больше не было никакой пользы, но всё же странно, что они так просто оставили на свободе улики, которые занимали существенную часть моего тела.

Эмиграция

Через несколько часов я уже фиксировал следы в травмпункте, а к вечеру мне помогли связаться со СМИ. Огромная благодарность друзьям, которые помогли мне быстро сориентироваться, решить вопрос с жильем и вещами. Я опасался, что спецслужбы могут отомстить мне, поэтому практически сразу принял решение уехать.

Я много раз до этого ездил в Финляндию и решил сделать визу именно в эту страну, потому как риск получить отказ был минимальным, и можно было уехать, не бронируя билет заранее. После того как виза была готова, на следующее утро я уже ехал в маршрутке в сторону границы.

В Финляндии я пришел в отделение полиции и сказал, что мне нужно убежище. Мне предоставили общежитие, кормежку и небольшое пособие. Первые полгода я ждал возможности прийти в миграционную службу. Там я за пару встреч изложил причину, по которой прошу убежище, и теперь жду решения.

Основная проблема для меня в коммуникации. Мой английский язык не идеален, хоть и стал лучше за год. Конечно, неприятно, что пришлось оставить друзей и родственников, хорошую работу и любимые занятия, пересмотреть свои жизненные планы. Но с другой стороны я получил удовольствие от смены обстановки. Думаю, даже из самого худшего опыта нужно стремиться извлекать максимум пользы. Сейчас я работаю и учу финский, в оставшееся время читаю и пытаюсь социализироваться.

В Финляндии я жил в двух миграционных общежитиях. Обстановка в них была скорее позитивная, конфликты были исключением. «Транзитный центр» был мультигендерный, находился в самом центре города, там было много беженцев со всего мира. До второго центра — «длительного пребывания» — нужно было ехать пару станций на электричке, он предназначался только для мужчин и состоял на 90% из афганцев и иракцев.

В ближайшее время в Хельсинки останется только один центр вместо тех 13, которые тут были пять лет назад. Говорят, это связано с уменьшением количества беженцев.

Когда в России шли суды об отказе в возбуждении дела по моим пыткам, я оставил судье свой номер телефона. После этого мне много раз звонили, но, когда я брал трубку, на той стороне сразу скидывали. Когда я сам перезванивал, трубку не брали или говорили перезвонить позже. Больше я лично с российской правовой системой не контактировал.

Моей матери звонили с изъятого у меня и взломанного телефона и молчали. После моего отъезда взломали страницу «ВКонтакте» моего зятя, который постил много инфы по моему кейсу и делу «Сети». Там разместили видео из «Дома-2». Видимо, хотели намекнуть, что могут разместить там и что-то запрещенное, а потом «найти».

В последнее время не хочется загадывать что-то на долгий срок. Для начала нужно получить вид на жительство, выучить языки, пойти учиться на востребованную в Финляндии специальность, а там видно будет.

Петр Краснов

Решение об отъезде

С первой половины нулевых я участвовал в антифашистском движении. То, что мной интересовались органы, мне известно еще с 2007 года, но всегда получалось оценивать уровень риска. Я участвовал во множестве всяких мероприятий, какие-то организовывал сам: от экологических акций и марша 19 января в память о Маркелове и Бабуровой, до концертов, лекций и кинопоказов. Работал в правозащитной организации, но ее признали иностранным агентом. Тогда я переключился на частные уроки по естественным наукам и IT-сферу, где у меня не было прямого работодателя.

Решение покинуть страну принял, когда уровень личного риска оказался слишком высоким. Узнал, что следователи по делу «Сети» интересовались мной у задержанных. Позже мне поступил звонок, который не предвещал ничего хорошего. Пришлось срочно перебраться в более безопасное место.

Времени на размышления не было: сумка — документы — заграница.

Эмиграция

Я поволжский немец, поэтому поехал на родину предков, в Германию. Первое время я жил по туристической визе, пытался оценить ситуацию и продумать дальнейшие действия. Так как срок визы стал подходить к концу, а ситуация только усугублялась, я решил подать заявление на субсидиарную защиту по мотивам политических преследований.

Я пришел в министерство и сказал, что хочу подать заявление. Мне ответили, что для этого мне нужно ехать в город в 70 километрах отсюда. В этот момент я осознал, что все будет не очень легко.

Делать нечего, поехал в пункт приема. Там я около часа стоял у забора с колючей проволокой и думал. В конце концов подошел к охраннику на проходной, прошел полный досмотр личных вещей, дактилоскопию и небольшое собеседование, на котором у меня забрали паспорта и выдали копию моего заявления.

Потом всех, кто собрался в палатке ожидания, погрузили в автобус и повезли в неизвестном направлении. Проезжая мимо аэропорта, я думал: сейчас посадят на спецрейс и отправят по домам. Но нет, повезли в лагерь.

Лагерь — очень неприятное место. Но для тех, кто побывал в переделках, условия вполне сносные. Колючка, охрана и неприятное соседство. Распределили по баракам, первая ночь прошла без сна. Дальше все по накатанной: медобследование, знакомство и ожидание, которое длится почти год. Ничего страшного со мной не происходило. Случались мелкие кражи.

Общежитие для мигрантов

Так я дожил до своего интервью. Та еще пытка, восемь часов разговоров. После интервью направили в другой лагерь, видимо, дожидаться решения. Решение за три месяца не приняли, распределили меня в общежитие для мигрантов в маленьком городке. Тут нищета, антисанитария и криминогенная обстановка.

Я тут единственный белый человек, и отношение ко мне соответствующее. Но никаких прямых конфликтов пока не было. Скорее наоборот: с первых дней пребывания я начал изучать второй родной язык, и теперь зачастую ко мне приходят с просьбами перевести документы и на пальцах объяснить, что от них хочет министерство миграции, адвокат или полиция.

Мой день расписан по минутам. Встаю в пять утра, еду учиться, и до вечера провожу время на занятиях и в библиотеке. Моя основная цель сейчас — хорошо сдать языковой экзамен, который откроет дорогу в университет. Там я смогу подтвердить свое образование и понять, куда двигаться дальше.

Образование и тяга к знаниям позволяют не обращать внимания на довольно мрачную реальность. И, конечно же, друзья. Не представляю, как бы со всем этим справился без них. Я не чувствую угрозы со стороны российских органов, да и смысла в этом не вижу. Можно много мрака нагнать из всего этого: бессонница, депрессия, изоляция, криминал. Но я не из тех, кто будет прилюдно страдать, поэтому выношу как могу, а там время покажет.

источник

---