декабрь 2024
Издательство “Напильник” выпустило сборник статей “Анархизм в случае войны”. Публикуем предисловие к сборнику Петра Рябова.
Как, разумеется, хорошо известно каждому нашему читателю, сегодня мы живем в мирном, безопасном, цивилизованном и свободном обществе. Войны — этот варварский способ правительств выяснять отношения между собой за счет гекатомб из покоренных ими народов — уже давным-давно канули в прошлое, как и милитаризм, патриотизм и другие их неизбежные спутники, столь же безумные, сколь нелепые и чудовищные. Люди всех народов живут в мире, дружбе и взаимном доверии, ощущая себя частью общего единого человечества.
Однако, к сожалению, как вы знаете, так было не всегда. Нам сегодня часто невдомек и трудно себе представить, что когда-то были жуткие времена, когда гусеницы танков утюжили проселочные дороги, а на спящие города любимой планеты с небес сыпались не снег или дождь, а ракеты и бомбы. Что одни люди покорно и бездумно убивали других только за то, что они говорили на ином языке и на них были мундиры иного, чем у них, цвета. Что, как говорит Шекспир в «Гамлете», за обладание ничтожным клочком земли правители готовы были угробить по сотне тысяч человек. Тогда Паскаль горько сетовал, что то, что считается справедливым на одном берегу реки, считается незаконным и преступным и может быть причиной законного убийства на соседнем берегу — по странной прихоти так называемых границ и властей!
Тогда нам становится понятнее, почему Дюрер изобразил войну одним из всадников Апокалипсиса, а Гойя и Верещагин заклеймили ее в своих шедеврах «Ужасы войны» и «Апофеоз войны». Нам, в нашем мирном и вольном существовании на планете, даже в самых жутких кошмарах нельзя вообразить, что за ужасы вдохновляли как этих живописцев, так и многих славных людей земли всех эпох — от Чжуан-цзы и Аристофана (с его пацифистскими комедиями «Мир» и «Лисистрата») до Эразма Роттердамского (с его «Жалобой Мира») и Канта (с «Вечным миром»), мечтавшими о прекращении войн и исчезновении войск. Рецепты предлагались разные: от морального самосовершенствования и осуждения войн — до выработки международного права, устраняющего их или хотя бы «гуманизирующего».
Мы, конечно, живя в нашем вольном, справедливом и гармоничном мире, не можем себе даже вообразить, что в те далекие варварские годы людей волокли в застенки за простые антивоенные высказывания и за столь понятный нам отказ участвовать в массовом организованном человекоубийстве. Мы сегодня, разумеется, даже не можем в полной мере прочувствовать (как не можем представить чувства поджариваемых на сковородках, сажаемых на кол и взрываемых на бочонках пороха по приказу благочестивого царя Ивана Грозного людей), что ощущали и переживали люди той страшной древней эпохи, стоящие перед мучительным и странным выбором: сохранить человеческое достоинство, утратив свободу и жизнь, скитаясь на чужбине без крова, — или превратиться в бездумных, бессовестных и бессловесных убийц, передоверивших свою волю каким-то императорам, маршалам или премьер-министрам.
Сейчас мы воспринимаем войны, наряду с временами людоедства и рабовладения, как эпохи кромешного нескончаемого ужаса, массового умопомрачения и коллективного позора. Но странное дело: некогда наши предки ими гордились, к ним даже стремились, их проходили в школах как нечто славное, а даты особенно кровопролитных и зверских убийств (так называемых сражений) отмечали едва ли не как праздники.
Чтобы не забыть уроков этого инфернального и чудовищного прошлого и лучше понять его, читателю предлагается эта антология статей, эссе и памфлетов на тему «Анархисты во время войны». Эта книга поучительна и имеет большую историческую ценность, напоминая о людях древних времен (конца XIX — первой половины XX века), которые и в те дикие и жестокие времена порой находили в себе человечность и отвагу — противостоять зверствам войны и наглой разнузданности государств.
***
Конечно, нет смысла пересказывать в предисловии к книге содержание этого сборника. Можно для начала напомнить о его авторах. Кто же они?
«Геродот анархизма», величайший историк либертарной мысли и движения, а также активист, публицист и теоретик Макс Неттлау. Австрийский историк, писатель и публицист Пьер Рамус. Крупнейший теоретик и практик антимилитаризма в среде анархистов, бывший священник и депутат парламента, оставивший клерикализм и парламентаризм ради дела свободы и мира, голландец Домела-Ньювенгейс. Лев Толстой, известный всему миру великий писатель и религиозный анархический мыслитель, пламенно обличающий «суеверие патриотизма». Эрих Мюзам — талантливый немецкий поэт-анархист, убитый нацистами. Эррико Малатеста — один из величайших героев анархического движения, вечный бунтарь, благородный скиталец и повстанец, итальянец и воистину человек мира. Крупнейший теоретик анархо-синдикализма и деятель анархо-синдикалистского Интернационала Рудольф Роккер, в своей многотомной книге «Национализм и культура» убедительно показавший разрушительное воздействие государственной централизации на развитие культуры и свободы и доказавший, что вовсе не нация порождает национальное государство Нового времени, а, напротив, государство деспотически фабрикует и искусственно конструирует нацию.
Таковы эти незаурядные и яркие люди. Современники и активные противники целой череды больших и малых войн, сотрясавших тогда несчастный мир: Англо-бурской, Русско-японской, двух империалистических мировых войн, сменивших друг друга. Отголоски этих войн слышны в книге. О чем же они могут нам поведать, чему научить?
***
Войны всегда ведут государства. Народы устраивают восстания. Поэтому для анархистов в теории нет и не может быть «хороших» войн, «правильных» войн, «освободительных» войн, «войн за анархию». Но это в теории. Однако в жизни все несколько сложнее. Нередко войны порождают восстания (как в случае с Парижской коммуной), а восстания превращаются и вырождаются в войны (Гражданская война в Испании 1936–1939 годов).
Да, по словам Мао, «винтовка рождает власть», да, через войну революционные генералы часто становятся душителями революций (подобно Кромвелю и Наполеону), да, посредством войны, милитаризации и насилия не воздвигнешь анархию — общество безвластия и свободы. Но в реальности анархисты оказываются между Сциллой «меньшего зла» (когда восстания, пытаясь себя защитить, перерастают в войны) и Харибдой невозможности при помощи войны построить гармоничное неиерархическое общество, свободное от машины государственного насилия.
Оттого-то анархизм за пару веков своей истории знал не только принципиальный пацифизм и радикальное ненасилие толстовцев и духоборов, Торо и Домелы-Ньювенгейса, но и лихие тачанки Махно, и героическую Колонну Дуррути. Анархизм прошел не только через анархическое антивоенное большинство либертариев в Первую мировую, но и через «революционное оборончество» Бакунина, Кропоткина и парижских коммунаров. Быть догматиком — так же антианархично, как и быть беспринципным прагматиком. Даже первый анархист в истории — Лао-цзы, бескомпромиссно осудивший войну и милитаризм 25 веков назад, — допускал самооборону общества от вторжения.
И все же война и насилие, будучи иногда неизбежными, никогда сами по себе не ведут к освобождению и гуманизации людей. Пусть махновцы и испанские анархисты, вынужденно взявшиеся за оружие в крайних обстоятельствах, на фоне других сил, действующих в тех гражданских войнах, смотрелись намного гуманнее, приличнее и свободолюбивее. Но и у них прорастали бациллы властничества и иерархии, неизбежного ожесточения и жестокостей, почитания вождей и попыток легко решать сложные вопросы. Махновская контрразведка и массовые убийства испанскими анархистами священников в Арагоне и Каталонии темными пятнами ложатся на репутацию анархизма — не полностью разрушая ее, но лишая иконописной чистоты и невинности.
«Добро с кулаками», «железной рукой загоним человечество к счастью» (в духе якобинцев и большевиков) — это явно не из анархического репертуара. Свободу, в отличие от рабства, людям невозможно навязать. Но и покорность и смирение перед сапогом, топчущем лицо, — тоже не для анархистов. Даже «ненасилие» вовсе не означает «бессилия», конформизма и отказа от сопротивления, — но лишь предполагает сопротивление ненасильственными способами. (Анархист Торо с его гражданским неповиновением (отказом соучаствовать в государстве, платить налоги и служить в войске) вдохновил анархиста Толстого, а тот — Ганди и Мартина Лютера Кинга.) Точно так же и необходимая самооборона со стороны личности или общества вовсе не означает оправдания, культивирования или поэтизации войны, — но лишь отрицание и подрыв государственной монополии на насилие и террор.
Для анархистов средства никогда не оправдываются целью. Они важнее цели, ибо уже несут ее в себе, как (опять вспоминая Лао-цзы) «дорога в тысячи ли начинается с первого шага». Попытки вырастить своего дракона против дракона вражеского — бессмысленны и посрамлены историей. Но когда дракон 10 поливает вас огнем и требует дани золотом и девушками, было бы странно не попытаться вышибить ему зубы и оторвать когти. (Да простят меня экологи!)
Если уже в войнах седой древности, которые вели небольшие дружины, стремящиеся подчинить своему рэкету те или иные территории и города, когда «дрались паны», у «холопов» все же изрядно «трещали чубы», то в эпоху «тотальной войны» спрятаться в норку «холопам» уже невозможно. Тотальная война неизбежно влечет за собой тотальную пропаганду, тотальную мобилизацию и тотальное расчеловечивание противника. И на выходе — тотальную власть как свою предпосылку и следствие.
Читатель, честно признаем: мы с вами сегодня, в наше цветущее, мирное, прекрасное время, уже совсем позабыли, что такое война. Авторы сборника из своей ушедшей эпохи напоминают нам об этом. Как исчерпывающе полно и точно формулировал незабвенный герцог в пьесе Григория Горина о бароне Мюнхгаузене: «Война — это… война!»
Война — это военно-промышленный комплекс, втягивающий в свою орбиту и растлевающий массы людей и приносящий выгоду власть имущим. Война — это колониальная система. Война — это патриотическое воспитание детей в школах. Война — это оправдание угнетения и неравенства и сплочение под единым стягом господ-надзирателей и рабов-заключенных. Война — это срежиссированное одичание и фанатизм. Война — это бессмысленная муштра, унификация, казарменная дисциплина и основанные на ней централизованные иерархические системы. Война — это обожествление границ и обоснование завоеваний. Война — это бесконечное патриархальное производство «настоящих мужчин», воспроизводящих жестокость, кулачное право и унижение казармы в своих семьях. Война — это изуродованные тела и искалеченные души, разрушенные города и экологические катастрофы. Война — это выброшенные впустую жизни и богатства и технический прогресс, поставленный на службу людоедству генералов. Война — это конкуренция, недоверие и ненависть между разобщенными людьми вместо солидарности, сочувствия и взаимопомощи. Война — это стихия и фундамент тирании и кладбище свободы и человечности. Война — это пушки вместо масла, пропаганда вместо диалога, вражда вместо дружбы, превращение человека в пушечное мясо. Война — это грубая черно-белая насильственная и искусственная простота вместо живой сложности мира, человека и культуры.
Короче говоря, война — это государство во всей своей красе. Не только ведущее колониальные войны имперское государство, кстати.
По верным словам Бакунина: «Добродетельное государство — это слабое государство, да и оно преступно в своих намерениях». Поэтому, по констатации Макса Неттлау, «убежденный анархист неизбежно будет антимилитаристом, другом мира, безусловным врагом войны».
А как же «национально-освободительные» войны, губившие империи? Да, империи рушились. Но на их развалинах появлялись новые, более компактные государства — и тут же начинали подавлять собственные бунтующие регионы и сепаратистские окраины, насаждая государственный язык и дисциплину и выжигая диалекты и спонтанность (как якобинцы во время Французской революции объявили применение диалектов уголовным преступлением перед их «республикой единой и неделимой»). Из «революционных» армий часто выходят армии завоевательные. Так, «железнобокие» революционные солдаты Кромвеля, разделавшись с роялистами, отправились покорять Ирландию, учинив там геноцид; в ходе Французской революции армия защиты республики быстро выродилась в якобинскую армию, выжигающую провинциальный федерализм, и в имперскую армию Бонапарта, покорившую Европу; в России революционная Красная армия быстро стала армией отвоевания колоний и восстановления самодержавной империи большевиков. Боровшиеся с нацистским антисемитизмом и геноцидом евреев национально-освободительные отцы-основатели Израиля создали полутоталитарное государство, подвергающее сегрегации и апартеиду миллионы арабов.
Мудрый король Пруссии Фридрих Великий говорил, что, как только его солдаты начнут размышлять, они мгновенно выйдут из повиновения и перестанут умирать и убивать во славу возлюбленного монарха. Лучшее, что было в Первой мировой войне, — это как раз то, чем она завершилась. Кошмар государственников: череда революций, крушение империй, братания солдат, переставших бездумно повиноваться своим начальникам и взаимно убивать друг друга и расходящихся по домам. Худшее, что было во Второй мировой, по убеждению анархистов, — это как раз то, что там почти не было всего этого. Империи укреплялись, одичание и отчуждение между людьми по разные стороны фронтов росло, повиновение орудий тотальной войны устояло, на смену одним драконам вырастали новые, более живучие.
***
Анархисты внесли огромный вклад как в осмысление природы и причин войны, так и в практики борьбы с ней. Анархические мыслители и активисты прошлого, авторы этого сборника, всесторонне анализируют природу войны и ее истоки, а также пути сопротивления ей. И их вывод понятен: смертельную болезнь войны лучше лечить, пока она не вспыхнула со всей силой. (Заставляя анархистов — как в 1870, 1914 или 1939 годах — или скрепя сердце выбирать и поддерживать «меньшее зло», или, сохраняя верность идеалам, оказываться в бессильном одиночестве и изоляции.) Заменяя государственную централизацию федерализмом и горизонтальным самоуправлением общества, противопоставляя патриотизму, стравливающему народы, ценности человеческой солидарности, отменяющей границы, ликвидируя сами милитаристские учреждения, разрушая в людях дух казарменной дисциплины, можно не допустить войны.
Неизбежность войн, по мнению либертарных мыслителей, вовсе не в произволе тех или иных «злых» правителей, но в самой государственности, в торжестве социального неравенства и эксплуатации, в воспроизводстве повсюду дрессировки и унификации подданных посредством фабрики, тюрьмы, семьи и школы, в идеологии патриотизма, разобщающей людей и подчиняющей их властям, в борьбе держав за рынки и сферы влияния, в извечном желании власть имущих посредством победоносных войн сплотить народы, выбросить вовне накопившиеся внутриклассовые конфликты и укрепить свои троны.
Казарма и регулярная армия Нового времени, как убедительно показал Мишель Фуко, явление того же «дисциплинарного порядка», что и массовая школа, тюрьма, фабрика и психиатрическая больница. Раньше войны подпитывались религиозным фанатизмом и освящались религией, теперь религией секулярного общества (как ярко видно уже у Макиавелли) стал патриотизм, а новой святыней и церковью — государство.
«Ради государства можно пожертвовать спасением души», — красноречиво учил великий флорентиец.
Убийство старушки в подворотне, совершенное вами от голода с целью грабежа, — это преступление, но убийство сотен человек по приказу начальства и во славу отчизны — доблестный и патриотический поступок, заслуживающий похвалы и уважения. Как наиболее ярко показал в своей «Солдатской памятке» Лев Толстой, солдат, покорно передоверяя свою совесть и разум начальству, проституирует свою душу и становится преступником — якобы анонимным и патриотическим. Гоббсовская тотальная конкуренция и война всех против всех неизбежно порождает атомизацию индивидов, воспроизводит Левиафана тотального государства и выплескивается наружу — против окрестных народов. И анархисты противопоставляют войне — восстание; государству — общество с его солидарностью; милитаристской дисциплине — отказ человека от слепого повиновения и осмысленное поведение; патриотизму — общечеловеческую взаимопомощь; вертикальному централизму — федерализацию и автономизацию общественной жизни.
Пьер Рамус делает вывод: «Милитаризм есть систематизированное вооруженное насилие; государство не существует, если оно не представляет насилия вовне и внутрь». А потому «настоящее разоружение, то есть преодоление милитаристского принципа, было бы равнозначно самоубийству государственного принципа».
Различные авторы сборника, применяя анархическую оптику, с разных сторон анализируют феномен войны. Макс Неттлау, отталкиваясь от катастрофического опыта Первой мировой (расколовшей анархическое движение на «оборонцев» и «интернационалистов»), делает категорический вывод: никогда и ни при каких обстоятельствах анархист не может поддерживать войну. Пьер Рамус выявляет глубокую и неразрывную связь государства и войны. Малатеста обличает анархистов «оборонцев» времен Первой мировой (среди которых были и такие выдающиеся либертарии, как Кропоткин, Грав и Черкезов). Лев Толстой показывает «суеверие патриотизма» как первопричину войн, убивающую в человеке совесть. Он обличает все виды патриотизма — и имперский, и узконациональный, и «патриотизм завоевательный», и «патриотизм восстановительный», и «патриотизм удержательный» — и приходит к выводу, что не бывает «хорошего» патриотизма, «хороших» войн и «хороших» государств (хотя степень зла в них бывает различной — обратно пропорциональной их мощи). Эрих Мюзам разбирает механизм дрессировки живого свободного человека в домашнее животное породы «солдат обыкновенный».
Методы сопротивления милитаризму, предлагаемые анархистами прошлого на страницах этой книги, весьма разнообразны. Начиная с личного неповиновения и отказа государству в признании и соучастии (у толстовцев или сторонников Торо) и заканчивая всеобщей стачкой и восстанием (пропагандируемых анархо-синдикалистами). Ну и, конечно, — распространение правды об истоках и причинах войны и об альтернативах ей.
Дорогой читатель! Открыв сегодня эту книгу, надеюсь, ты ужаснешься варварским ужасам далекого прошлого и почувствуешь благодарность и родство с теми мыслителями и деятелями, которые — в те далекие и страшные времена — находили в себе силы оставаться людьми.
