Почему в 19-20 вв. стали возможны такие движения, как Парижская Коммуна, революционный синдикализм и анархо-синдикализм во Франции, Испании или Италии, революционные советы работников Будапешта в 1919 и 1956 гг, Кронштадтское восстание в 1921 г?
Во-первых, появление этих движений связано с бедностью и нуждой, которые вели массы работников к радикальным порывам.
Во-вторых, это связано с традициями городского и цехового (гильдейского) самоуправления городских ремесленников Европы и крестьян сельской общины.
Работники новых заводов были выходцами из старого мира цехового ремесла, из мира старинного городского муниципального (негосударственного) патриотизма и сельского самоуправления. Народные собрания участвовали в управлении небольшими сельскими и городскими общинами прошлого. Иногда городские работники объединялись в цехи, гильдии или братства – автономные коллективы, совместно сбывавшие продукцию и имевшие собственные кассы взаимопомощи.
Как писал американский анархист и очень интересный исследователь истории революций Мюррей Букчин, они были носителями иного мира, который создавал констраст с миром фабричной деспотии 19-20 столетий (где начальник “всегда прав”, отдает распоряжения и контролирует результаты коллективного труда) и порождал анархистские революционные настроения. Объединившись, фабричные рабочие создавали нечто вроде общины или профессиональной гильдии на своем новом рабочем месте (революционные синдикаты по профессиям или совет, управляемый народным собранием). Они оказывали ожесточенное сопротивление начальникам, разрушали установленные правила, бастовали, требуя повышения заработной платы, захватывали предприятия в самоуправление.
По мере того, как новые поколения работников “вываривались в фабричном котле”, привыкая к новому индустриальному образу жизни, к господству фабричного начальства, эти настроения уходили в прошлое. Современные профсоюзы, которые являются в большинстве случаев органами социального партнерства работников с бизнесом, лояльнейшими почитателями законов и принципов государства – это результат вываривания работников в фабричном котле, результат принятия поколениями работников ценностей индустриальной капиталистической цивилизации:
“Пролетарский социализм, который по сей день сохраняется в идеалах многих независимых социалистов и синдикалистов, имеет более комплексную и сложную генеалогию. Он происходит, частично, из трансформации ремесленников в индустриальных рабочих во время взрывных лет Индустриальной Революции. Похоже, на него как на движение оказала влияние – помимо всех теорий – уходящая корнями в деревню и небольшой город, значительная пролетаризация крестьян, которых принуждали оставить деревни и сельскохозяйственную культуру.
То, что они привнесли эту докапиталистическую культуру, с естественными ритмами и ценностями имеет ключевое значение для объяснения характера их недовольства и воинственности. Рабочие классы традиционного индустриального капитализма, даже еще в 1920х и 30-х гг. в Америке и Европе, не были “потомственными” пролетариями. Американские автомобильные рабочие, например, были набраны в Аппалачских горах в первой половине нашего века.
Много французских и особенно испанских рабочих было набрано из деревень и небольших городов, они не были просто ремесленниками в больших городах, вроде Парижа. То же самое верно по отношению к рабочему классу, совершившему в 1917 г. революцию в России.
Маркс, к своему непреходящему стыду, обычно считал этот в высшей степени подвижный слой der alte scheisse (буквально, старым дерьмом) и ни в коей мере не рассчитывал на них в смысле свершения революций, с чем и можно поздравить его последователей.
Этот сельский фон дал в высшей степени сложную мозаику отношений, ценностей и напряжения между доиндустриальной и индустриальной культурой, каждая из них формировала пылкий характер мужчинам и женщинам, которыми, хотя они и работали с современными машинами и жили в больших, часто высоко образованных, урбанистических районах, управляли в основном ремесленные и крестьянские ценности.
Первоклассные рабочие-анархисты, которые сжигали деньги, награбленные в оружейных магазинах Барселоны в лихорадочные июльские дни подъема 1936 г. (как сообщает Рональд Фрезер), действовали под влиянием глубоко утопических и этических импульсов, а не просто из экономических интересов, которыми капитализм должен был пропитывать во многом рабочий класс с течением времени.
Пролетариат конца XIX – начала XX вв. был особой социальной породой. Она была деклассирована по своему мышлению, стихийна в жизненном натурализме своего поведения, разозленная из-за потери своей автономности и сохраняла в своих ценностях разрушенный мир ремесленничества, любовь к земле и общинную солидарность.
Следовательно, здесь был в высшей степени революционный дух, поднимавшийся в рабочих движениях от июньских баррикад Парижа в1848 г., когда в основном ремесленный рабочий класс поднял красные флаги “общественной республики”, до майских баррикад Барселоны в1937 г., где рабочий класс поднял красно-черные флаги анархо-синдикализма.
Что так решительно изменилось за десятилетия, последовавшие за этим, длящимся века движением и революционным проектом, сооруженным вокруг него, это социальный строй, политическая культура, наследство и цели пролетариата сегодняшнего дня.
Аграрный мир и его культурные противоречия с индустриальным миром, питавшие их революционный жар, шли на убыль. Также уходили и люди, конечно, те самые личности, которые воплощали этот фон и эти напряжения.
Рабочий класс теперь стал вполне индустриализованным, а нерадикализированным, как искренне надеялись социалисты и анархосиндикалисты. У него нет ни чувства контраста, ни противоречия с традициями и ни одного из тысячелетних ожиданий его предшественников. Не только средства массовой информации управляют им и определяют его ожидания (удобное объяснение, если кто-то хочет привязать все к власти современных средств массовой информации), но пролетариат как класс стал копией буржуазии как класса, а не несдающимся антагонистом. Говоря языком, порожденным пролетарским социализмом против его собственных мифов, рабочий класс просто орган в теле капитализма, а не развивающийся “эмбрион” будущего общества, концепция, так значительно фигурировавшая в революционном проекте пролетарского социализма”.
Но если все так, откуда тогда сегодня может вырасти социально-революционный проект?
Все же, в США и Западной Европе (Испания, Греция, Франция) оккупаи 2011-2016 гг требовали прямой демократии и перераспределения социальных благ. В этих странах сохранились еще традици собраний с решающим голосом во время забастовок или во время иных, например коммунальных, т.е. местных протестов.
В США в некоторых регионах страны сильные традиции местной или соседской общины, квартального самоуправления.
Может быть, в Украине или Египте новое вырастет из традиции майданов\тахриров, гигантских общественных форумов, которые несут в себе элементы прямой демократии (но лишь слабые элементы)? Теоретически это возможно.
Современные оккупаи, арабские тахриры и т.п. движения породили традицию добровольной самоорганизации и суровой борьбы. Древнегреческие Афины начинали свой путь в 7 в до н.э. с таких же, в значительной мере манипулируемых тамошними олигархами майданов – народных собраний. Постепеннно народ Афин – демос, пришел к пониманию собственных сил. И спустя 200 лет борьбы и революционной гимнастики, как сказал бы Бакунин, 30-40 тысячный гражданский коллектив Афин взял власть, установил прямую демократию регулярных народных собраний. Это случилось в V веке до нашей эры. 200 лет… правда, сегодня все процессы идут быстрее.
